Отель переживает мировую историю

Инстербург находится всего в 61 километре от тогдашней русской границы. Целые кварталы казарм, в которых располагались штабы и части всех родов войск, до начала войны придавали ему облик крупного пограничного гарнизона, а русские офицеры в форме из близлежащих пограничных населенных пунктов, делающие покупки в городе, не были чем-то необычным. Вблизи вокзала, в удобном месте, находится и мой отель, построенный в 1911-1912 годах придворным мастером Остерротом, – «Дессауэр Хоф». Я дал ему это название с любезного разрешения герцога Георга Фридриха АнхальтДессауского, ввиду того что в непосредственной близости от Инстербурга Анхальтская династия имеет большие земельные и лесные владения, а мой родной поселок Гросс-Бубайнен со школой и церковью находился в подчинении герцогского казначейства.
Если еще до войны мой отель, в особенности из-за существующей и поныне «Дессауской комнаты», отличался особой традицией, то первые же события войны придали ему историческое значение, потому что в его помещениях командующий русской армией генерал Ренненкампф впервые потерпел провал своего оперативного управления и вместе с ним крупные неудачи своих войск, так значительно превосходивших нас в численном отношении, и в тех же самых помещениях – всего несколько часов спустя – немецкий полководец, генерал фон Гинденбург, в то время уже победитель сражения под Танненбергом, устроил свою штаб-квартиру до окончательного освобождения Восточной Пруссии от русских войск.

При близости русской границы начало войны, естественно, особенно сказалось на общественной и экономической жизни Инстербурга. Гарнизон выступил на охрану границы еще после объявления об угрозе военной опасности. В провинции, которую трудно было защищать из-за ее географического положения, требовался призыв не только в ополчение 1-го разряда, но и в части ополчения 2-го разряда. Поэтому сразу же после объявления войны в Инстербурге были созданы и расквартированы многочисленные запасные части и новые формирования.

Мне тоже пришлось отпустить под военные знамена своих военнообязанных служащих, хотя именно теперь мой отель был чрезвычайно загружен работой. Решение остаться в Инстербурге далось мне также нелегко. Ведь вскоре после начала войны не только городские власти, выполнявшие при этом, наверное, какое-то распоряжение сверху, уехали из города, но и многие видные граждане и торговцы со своими семьями покинули его бегством. К тому же Инстербург день ото дня заполнялся беженцами из приграничных районов, распространявшими почти невероятные слухи о жестокости русских войск по отношению к беззащитному населению.

Отчетливо слышная пушечная канонада боев под Гумбинненом и постоянно увеличивающееся зарево вечерами в восточной части ясного летнего неба – хорошо различимое с высокой обзорной башни моего отеля – повышали всеобщую растерянность. Когда же в один прекрасный день стало известно, что наш начальник штаба покинул Инстербург, большинство жителей уже ничто больше не удерживало. Все в панике устремились на вокзал, чтобы как можно скорее с любой оказией выбраться из находившейся в опасности провинции.

Впрочем, несколько успокаивало распоряжение командования гарнизона, в котором говорилось, что в интересах общества и хозяев не закрывать ни дома, ни магазины, так как дома, оставшиеся без присмотра, могут подвергнуться опасности быть разграбленными и разрушенными входящими в город войсками. Было даже четко предписано после отступления немецких войск принимать русских с гостеприимством. Меня это объявление и призыв офицеров штаба I. АК тоже укрепили в решении не покидать Инстербурга и в любом случае сохранить за собой руководство своим отелем. С каждым днем пушечная канонада слышалась все отчетливее, каждый вечер усиливалось непривычное для нас зарево в восточной части неба. В городе постепенно стало тихо. Даже сформированные запасные части с учетом угрожающего городу положения были переведены в Кенигсберг или в рейх. Поток беженцев иссяк. Городским властям Гумбиннена, в первые же дни войны перебравшимся в Инстербург, в мой отель, пришлось уступить штабу ведущего боевые действия I. АК под командованием генерала фон Франсуа, который конфисковал отель под штаб-квартиру корпуса. Тем самым Инстербург стал зоной боевых действий. В это же время у меня начались трудности с дальнейшим ведением дел в отеле, а именно в хозяйственном отношении. Хотя я и заключил с комендантом штаб-квартиры корпуса соглашение относительно питания, но, так как из стоимости питания высчитывались деньги за проживание, которых мне поначалу никто не платил, у меня начались большие денежные затруднения. Я мог помочь себе только тем, что предлагал офицерам и солдатам штаба, которых должен был кормить, простую домашнюю пищу, которой все были очень довольны.

В пятницу, 21 августа, штаб I. АК также покинул мой отель, а на следующий день Инстербург оставили и последние части немецких войск. Нас ждало неизвестное будущее.

После отступления последних немецких войск в моем отеле тоже стало тихо. Указав на неопределенность, с которой мы столкнулись, я предоставил своему персоналу выбор: оставаться и дальше у меня или – пока не поздно – покинуть Инстербург. Это было вечером 22 августа. Все пообещали остаться у меня. Но, когда я утром 23-го, в прекрасное летнее воскресенье, пришел в свои хозяйственные помещения, все как вымерло. На своем предприятии я встретил только старшего официанта Хенчеля (впоследствии директора отеля), одного ученика официанта, девушку-ученицу и моего 16-летнего сына Вилли. Все остальные ночью сбежали. Оставшиеся же пережили у меня все трудное время. Кроме того, в мое распоряжение поступил один мой друг, инстербургский торговец Хасфордт. Он тоже не покинул меня в трудное время и часто с успехом замещал меня. Моим следующим шагом в это воскресенье был визит в магистрат, чтобы забрать предписания. Практикующий врач, советник медицины д-р Бирфройнд, который принял городские дела после отъезда тогдашнего бургомистра, сразу же включил меня и Хасфордта в сформированный им отряд самообороны и назначил нас для охраны части города, примыкающей к вокзалу. Снабженные удостоверением и белой нарукавной повязкой, мы тут же выступили в свой первый разведывательный обход, и тут я убедился, что вымершим выглядит не только мой отель, но и весь город. В первой половине дня в городе еще можно было встретить отдельные немецкие патрули, последний из них ушел, взяв в плен у отеля «Райнишер Хоф» русского кавалериста.

Когда после обеда я стоял перед своим отелем, по улице, ведущей мимо него, обычно такой оживленной, а теперь в мертвой тишине, вдруг подъехал верхом немецкий саперный ефрейтор и попросился на постой, немного позже подошел немецкий пехотинец. Я принял их обоих, накормил и устроил с тем условием, что завтра утром они отправятся в путь, чтобы догнать свои части и не попасть в плен к русским. Мне пришлось очень четко разъяснить обоим свою позицию, так как, несмотря на свою немецкую униформу, они не доверяли друг другу. Видимо, каждый принимал другого за шпиона.

В понедельник, 24 августа, около 8 часов утра, в город вступили первые казачьи патрули. Держа карабины наизготовку на коленях, они опасливо всматривались в дома в страхе, что в них начнут стрелять. Потом вверх по Гольдапской улице – впоследствии улице Гинденбурга – прошли сомкнутым строем подразделения всех родов войск. Тут мне, к моему ужасу, пришла в голову мысль, что я не убедился, ушли ли уже немецкие солдаты, которых я приютил накануне. Я послал посмотреть, и действительно, они еще мирно спали глубоким сном. Я быстро велел разбудить их и накормить завтраком. Убедившись, что поблизости от отеля пока не видно ни одного русского, я сказал им, чтобы они бежали к железнодорожному туннелю, а потом шли вдоль рельсов в сторону Кенигсберга, там они еще должны были встретить немецкие войска. Они и ушли, но вскоре вернулись, уже в верхней гражданской одежде, и сказали, что не могут выбраться из Инстербурга, так как русские уже входят в город со всех сторон. Они очень просили меня оставить их у себя. Для долгих размышлений времени не было, и я решил рискнуть. Они получили гражданскую одежду; одного, Теодора Винтига, маленького шустрого паренька из Берлина, я определил слугой, другого, Рихарда Вердехофа, – официантом. Ему, чтобы не бросаться в глаза – он был высокого роста и крепкого телосложения, – пришлось занять место за буфетной стойкой. Их униформу спешно собрали и спрятали на участке соседнего машинного товарищества так, чтобы никто в отеле не заметил, что здесь находятся переодетые немецкие солдаты.

Прошло опять совсем немного времени, и у нас появился первый русский гость. Это был казачий полковник, которому я должен был показать отель. Когда он все осмотрел, то сказал мне по-немецки, чтобы я никого не принимал, потому что в отеле поселится главнокомандование. Ему самому также выделили комнату, он устроился там, заказал хороший обед и игристое вино. Пока я совершал предписанный мне патрульный обход, а Хасфордт оставался один в отеле, вскоре после полковника пришел какой-то казак и хотел проникнуть в отель. Хасфордт, однако, вытолкал его за дверь и запер ее. Но казак не испугался, а стал изо всей силы ломиться в дверь и грозился, что будет стрелять. Хасфордт в страхе побежал в номер к казачьему полковнику и сообщил ему об этом происшествии. Полковник тотчас устремился вниз, распахнул дверь, ударил казака по лицу так, что тот скатился с лестницы, и приказал проходившему мимо русскому патрулю тут же арестовать его. На следующее утро он сказал мне только, что тот «больше не ворвется, он уже спит».

Утром 25 августа прибыл квартирмейстер, чтобы подготовить отель для генерала Ренненкампфа и его штаба. Мне пришлось показать ему все комнаты, и он написал на белых дверях синим мелом имена офицеров, которые будут жить в этих номерах. Меня охватила досада оттого, что он испачкал мелом чистые, белые двери номеров и запретил мне туда входить. Этот человек грубо обругал меня и сказал, чтобы я вел себя спокойно, а то он обойдется со мной иначе. Но я не дал себя запугать, а высмеял его. Когда же я затем показал ему так называемую «княжескую комнату», в которой должен был жить генерал Ренненкампф, он спросил меня, нет ли еще лучших комнат. Я опять не сумел скрыть свою досаду и спросил его резким тоном, получали ли они лучшие комнаты в русских отелях. Он ничего не ответил, но посмотрел на меня высокомерным взглядом и только торжественно произнес: «Ренненкампф».

Главнокомандование русской армии под руководством генерала Ренненкампфа прибыло в Инстербург еще 25 августа и поначалу разместилось в тогда еще существовавшем отеле «Кениглихер Хоф» (впоследствии «Дойче банк»), вероятно, потому, что этот отель был первым, который ему встретился при вступлении в незнакомый город. Но уже через день Ренненкампф перенес штаб-квартиру своей армии в «Дессауэр Хоф». Во второй половине этого дня в автомобиле подъехали штабные офицеры. Комендант штаб-квартиры армии, полковник граф Шувалов, чрезвычайно любезный господин, который прибыл первым, сразу же представился мне и по-немецки попросил меня поприветствовать прибывающих. Я пошел навстречу его пожеланию и сразу же, в соответствии с его просьбой, велел организовать обед на веранде моего отеля для главнокомандующего и его узкого окружения, приблизительно двенадцати офицеров и высших военных чинов. При этом я впервые увидел Ренненкампфа. Несмотря на множество незнакомых людей, которые вдруг окружили меня, я сразу же узнал в нем главнокомандующего. Человек плотного телосложения с высоким лбом, пронизывающим взглядом и бросающимися в глаза густыми, длинными усами. Голову он, однако, брил, что во время его пребывания в Инстербурге ежедневно проделывал парикмахер Шрайбер.

Офицеры русского Генерального штаба, которых можно было узнать по аксельбантам, как я понял из их разговоров, были явно удивлены, обнаружив в Инстербурге такой крупный, хорошо оборудованный отель. Их обрадовал также и прекрасный облик города, они называли его городом цветов. Органы, которым было доверено обустройство штаба, быстро и энергично провели переоборудование моего отеля в штаб-квартиру армии с ее сложным оснащением. Для узкого окружения главнокомандующего была зарезервирована веранда, в «зале Бисмарка» питалась 2-я смена. Большой ресторан остался в качестве буфета. «Дессауская комната» с отдельным входом из вестибюля была оборудована под почту и телеграф. Вход в отель, где впоследствии стоял бюст Гинденбурга, вначале был закрыт, а потом вновь открыт в дополнение к почтовому центру.

Сначала я должен был присутствовать во время еды. Граф Шувалов, прежде чем были расставлены блюда, взял кусок мяса и дал его мне, чтобы убедиться, что еда не отравлена. Ренненкампф при этом следил за мной и бегло спросил по-немецки: «Господин хозяин, как долго, по-вашему, продлится война?»

Я ответил, что война, наверное, продлится не дольше нескольких месяцев. Но он возразил: «Два года я хочу вести войну». Я подумал и сказал, что в это верится с трудом, потому что на это не хватит денег. Ренненкампф возразил кратким, повелительным тоном: «Мы найдем достаточно денег для войны в Германии». Я остался при своем мнении и промолчал. Не мог же я им сказать, что наши немецкие офицеры сказали мне, что вернутся через две недели!

На следующий день, 27 августа, когда все было распределено, в мой отель въехал также великий князь Николай Николаевич. В противоположность генералу Ренненкампфу он был худощавым, высоким мужчиной. Великий князь поселился в так называемой «башенной комнате» на 4-м этаже, оборудованной под рабочий кабинет. Были положены большие плиты, так что получился большой стол, на котором размещался обширный картографический материал. Великий князь, к которому все обращались «ваше высочество», жил очень уединенно и много работал. Он почти все время проводил в своей комнате и почти никогда не ходил в ресторан. Еду, которую он получал с русской кухни, он тоже брал наверх, а прислуживал ему его слуга. Он держался в стороне ото всех мероприятий, кроме крупных официальных обедов, которые устраивал Ренненкампф, и выпивал только в обед и вечером по маленькому стакану светлого инстербургского пива, которое, однако, велел записывать на счет Ренненкампфа.

В официальных обедах, которых было множество, кроме великого князя принимали участие и состоявшие при штабе греко-католические священники, представлявшие собой странное исключение со своими длинными волосами, длинными бородами и длинными, толстыми золотыми цепями на шее, на которых висели распятия. Тогда же присутствовали и сестры милосердия, относившиеся к высокородному русскому дворянству.

Поначалу в моем отеле все шло гладко. Обслуживать из-за недостатка квалифицированного персонала было сложно, тем более что отель был занят сверху донизу. Даже в коридорах и вестибюлях располагались часовые и денщики, во дворе, в палатках, жила охрана конюшни, состоявшая из казаков.

Продуктов вначале было достаточно. Одна торговка предложила мне центнер живых угрей, я взял их у нее, чтобы быть готовым к любой неожиданности. Перед приходом русских я приобрел и домашнюю птицу у уезжавших жителей и у людей, которые думали, что не смогут ее больше держать, а также несколько центнеров мяса, которое было помещено в холодильник. После прихода русских содержать холодильник в рабочем состоянии не удалось, потому что в первое время не было электрического тока. Поэтому вскоре запасы покрылись плесенью, и их пришлось выбросить в компостную кучу. Из-за этого у меня было много работы. То же самое произошло с моими прекрасными угрями. Подвоз воды полностью отсутствовал. Вследствие этого протухла вода в рыбном чане, так что угри погибли. Их тоже пришлось выбросить в компост. Единственное, что у меня оставалось, была птица, для которой имелось достаточно корма. И это оказалось большой удачей, потому что русские очень любили птицу.

О населении города тоже заботились. Русские распорядились, чтобы деревня снабжала продуктами еженедельные базары и чтобы все магазины оставались открытыми.

Крестьяне поставляли все, что было возможно, так что в магазинах хватало мяса, птицы и масла, и очень дешево. Русские даже подвозили мясо прямо в отель, так что и мой персонал был накормлен. Несмотря на это русские сообщили, что нужно запастись продуктами, потому что наступит трудное время, а заботиться о населении не их дело. Я также закупил много консервов, которые отдавались больше частью даже ниже закупочной цены. Не было только сахара и копченого окорока.

Работа отеля была теперь в общем и целом отрегулирована. По утрам, в 6 часов, должен был быть готов завтрак, во время которого я должен был присутствовать. Сразу же после завтрака все принимались за работу в кабинетах. На обед все собирались опять, тогда приходилось быстро подавать еду. После этого все исчезали, чтобы вернуться только вечером. Я обслуживал узкое окружение Ренненкампфа, а также буфет, в то время как вторую смену кормила по-русски собственная кухня. Для этой цели кухня была разделена, и семь-восемь русских поваров готовили там еду для второго штаба. Вскоре начались первые трудности. Так как русские хозяйничали в одном помещении с моим кухонным персоналом, они вскоре так подружились с девушками, что это затруднило работу, и обслуживание штаба стало задерживаться. Поэтому я потребовал от русских, чтобы они оставили моих девушек в покое и не отрывали их от работы. Указания, которые я давал повышенным тоном, услышал и Ренненкампф и передал мне, чтобы я успокоился.

Я тотчас пошел к нему и объяснил ему ситуацию, он меня спокойно выслушал. Сразу же после этого один офицер был откомандирован для присмотра на кухню, у него был приказ оставаться там внизу целый день. Этому офицеру, капитану, было не позавидовать из-за его поручения, но, так как он, в общем-то, поддерживал порядок, я не раз посылал ему для подкрепления водки или коньяка.

Чистота не была достоинством русских поваров. Они всегда брали только самые лучшие куски мяса, все остальное выбрасывалось. Весь мусор сгребался и выносился во двор. Естественно, там вскоре появилось зловоние, так что русские потребовали от меня все вывезти. С большим трудом мне удалось добиться от магистрата вывоза отходов раз в два дня.

С оборудованием русские обращались крайне небрежно. Каждый день они разбивали несчетное число стаканов и тарелок. Белье расходовалось в неимоверных количествах, скатерти они просто разрывали пополам и повязывали себе как фартуки. Точно так же трудно было со снабжением углем. На мою просьбу русские ответили мне, что он им не нужен. Поэтому мне пришлось самому возить уголь с железной дороги на старой почтовой повозке.

С двенадцатью ординарцами, которые должны были обслуживать вторую смену, у меня тоже начались трудности. Они брали из буфета пиво и водку, а рассчитывались потом вечером. Но поскольку они никогда не хотели платить то, что были должны, начинались споры, и из-за этого я каждый день терпел большие убытки. Поэтому мне пришлось обратиться к интенданту, майору фон Бреверну, который спросил меня, сколько мне должны. Я назвал ему долг за этот день, 4 рубля 20 копеек. Он распорядился записать эту сумму на счет казино, но в то же время сказал, чтобы я больше не приходил к нему с такими требованиями. Ординарцы подслушивали этот разговор за дверью, и следствием было то, что с тех пор они стали обманывать меня еще больше.

Мой персонал, как уже упоминалось, ушел, за исключением нескольких верных людей. Конечно, я мог справиться с огромной работой по обслуживанию русских клиентов только с соответствующей помощью. Так, я складывал белье в настоящие горы, потому что не было электричества и воды, чтобы использовать расположенную на пятом этаже отеля прачечную. Мне пришлось искать другой выход и устраивать ее в подвале. Естественно, из-за этого мне нужно было тройное количество персонала. С помощью магистрата я, наконец, получил нужных людей. Но едва это чрезвычайное положение было устранено, как возникли новые трудности.

Русское главнокомандование распорядилось, чтобы с 8 часов вечера до 8 часов утра никто не выходил на улицу. Поэтому мои люди должны были до 8 часов уйти домой, так как в отеле для них не было места, а утром после 8 часов они приходили или, скорее, пытались прийти, потому что цепь часовых, окружавшая «Дессауэр Хоф», не пропускала их. Кроме того, я получил четкий приказ лично сообщить магистрату, что никто не имеет права передвигаться в зоне оцепления вокруг моего отеля. Вследствие этого Хасфордту и мне приходилось следить за тем, чтобы приводить в отель подсобных рабочих, когда они подходили к часовым. Это было возможно, так как работавшие в отеле уже были внешне знакомы часовым. Однако при непрерывной работе в отеле не всегда было возможно вовремя забирать моих людей. Поэтому временами часть людей, иногда до половины, не пропускали через оцепление. Тогда они, конечно, уходили домой.

Это приводило к сбоям в работе, и уже появились жалобы. Я попытался в этих условиях получить пропуска для персонала, и меня направили к личному адъютанту Ренненкампфа, полковнику фон Гербелю. По его указанию я подготовил список с точными анкетными данными соответствующих людей. Затем по распоряжению полковника я передал его ротмистру, которому было приказано подготовить пропуска.

Но, когда я вечером попросил его выдать пропуска на руки, он пожал плечами, провел рукой по горлу и лаконично сказал, что так не пойдет, потому что если что-нибудь случится, ему придется отвечать.

В конце концов, после моей повторной настоятельной просьбы, полковник фон Гербель лично выдал мне четыре удостоверения, которые по мере возможности должны были мне помочь.

Пожеланий у русских всегда было много. Так, после прибытия Ренненкампфа ко мне подошел граф Шувалов и сказал, что он хотел бы принять ванну. Поскольку из-за отсутствия воды водопровод вообще не функционировал – вероятно, потому, что в казармах русские солдаты (уланы, рейтарские егеря, полевая артиллерия, пулеметные подразделения и пехота) беспрерывно лили воду из гидрантов – на верхних этажах было невозможно устроить ванные, мне пришлось ванную для персонала в подвале, которая снабжалась горячей водой с кухонной плиты, оборудовать коврами, покрывалами и креслами, чтобы она соответствовала его пожеланию, а меня оставили в покое. Когда я поставил графа в известность об этом новшестве, он проявил удовольствие, но тут же добавил, что о ванной никто не должен знать, это только для него и полковника фон Гербеля.

Видимо, чтобы выразить свою благодарность, полковник фон Гербель остановил меня на следующий день и сказал, что если у меня будут поводы для жалоб, я должен обратиться к нему, так как всем распоряжается он.

Офицеры штаба часто интересовались моим мнением о войне и тем, воюют ли мои сыновья. Тогда я сказал им правду; вначале они приняли озабоченный вид и сказали, что это нехорошо, что мои сыновья на войне. Но я сделал вид, будто я убежден, что русские, если Россия выиграет войну и потребует себе Восточную Пруссию, будут справедливо управлять Восточной Пруссией и экономические отношения вновь улучшатся. Это чрезвычайно польстило их тщеславию, и они напомнили мне, что цены, которые я сейчас беру, равнозначны чаевым. У меня было чувство, что они хотят расставить мне ловушку, и поэтому я по возможности избегал таких разговоров. Впоследствии они тоже оставили меня в покое.

К возможности воспользоваться помощью полковника фон Гербеля мне пришлось прибегнуть несколько дней спустя. Главнокомандование русских приказало, чтобы цены на еду и напитки не повышались по сравнению с довоенным временем. Однажды вечером интендант барон фон Бреверн потребовал бенедиктина. Обслуживающий официант, а это был один из переодетых солдат, при расчете потребовал чаевых сверх цены. Барон крайне разозлился, вызвал меня и обвинил в том, что я нарушаю указания главнокомандования. Хоть я и видел его насквозь, но сделал вид, что официант допустил ошибку, и попросил у него извинения. Однако он не хотел ничего слышать и объявил, что извинения ничего не стоят, что предписание нарушено, он оштрафует меня за это на 3000 рублей и, кроме того, меня сошлют в Сибирь. Так как я оставался в неведении относительно того, как обернется дело, я на следующее утро пораньше пошел к полковнику фон Гербелю, которому изложил обстоятельства дела, и попросил его о вмешательстве. Он успокоил меня и сказал, что мне ничего не будет. Ничего и не произошло, а барона, который до этого постоянно подходил ко мне с просьбами, мы в течение нескольких дней не видели. Постепенно я научился обращаться со своими необычными гостями, как с офицерами, так и с командой. По вполне понятным причинам мне приходилось избегать столкновений, к тому же у меня на предприятии все еще находились оба немецких солдата. Мне казалось целесообразным поддерживать завоевателей моего родного города в хорошем настроении, и это было правильно, как показали дальнейшие события. Так что я часто отступал, даже в тех случаях, когда был не согласен.

О достоинствах немецких вин русские имели слабое представление, они хорошо знали только французские шампанские вина. Зато за сигаретами они гонялись, как черт за грешной душой. Поэтому свои немалые запасы я отнес в свою квартиру на четвертом этаже, сложил их в бельевые корзины и тщательно прикрыл перинами и бельем. Каждый день я относил вниз лишь столько, сколько считал необходимым.

Однажды вечером, уже после закрытия, ко мне пришел офицер из 2-й смены и пожелал купить сигарет, но чтобы я предложил ему выбор из лучших, которые у меня были. Я проверил, что внизу у меня только 3 пачки по 100 штук, которые в то время продавались по 10 пфеннигов за штуку. Я выложил их ему и назвал цену, которая составляла в русских деньгах около 10 рублей – рубль в то время стоил примерно 3 марки.

Он возразил надменным тоном, что в России сигареты стоят 1 пфенниг, и ушел.

Сразу же после этого появился один из русских жандармов, которые охраняли по ночам входную лестницу, и сказал на ломаном немецком: «Вот рубль, дай сигарет». Когда я его спросил, какой сорт и сколько он хочет, он ответил: «Дай сигарет, ты знаешь. Какие ни дашь, любые сойдут».

Я все понял и дал ему 300 сигарет на рубль. Потом я посмотрел ему вслед, чтобы убедиться, что он будет делать с сигаретами. И верно, у лестницы стоял офицер и забрал сигареты.

Но случалось и так, что офицеры, просто чтобы придраться, делали всевозможные упреки. Однажды несколько офицеров вызвали меня в ресторан и пожаловались, что еда слишком дорогая. У меня на языке вертелись крепкие слова, но я вовремя взял себя в руки и ответил с вежливым поклоном: «Пожалуйста, господа, сами определите цену, я согласен». Они больше ничего не сказали, кроме «добре», а после этого уплатили даже больше, чем еда стоила по моим представлениям!

Однако не всегда все было гладко. При штабе состоял один черкесский вахмистр, настоящий великан. Он был штабным ординарцем и со своими людьми день за днем выезжал лошадей штаба Ренненкампфа. Обычно он был очень обходительным и дружелюбным. Однажды – я пошел в соседнее здание – прибежала девушка и, совершенно запыхавшись, сообщила мне, что русские на чердаке и забирают все белье и перины. Я поспешил обратно в отель и на чердак. Там я встретил черкеса с несколькими солдатами, собиравшими белье и перины. Женщину, которая попыталась им воспрепятствовать, они толкнули на пол, та ревела. Положение было чертовски неприятным. Однако я верно оценил ситуацию. Вначале я накричал на женщину, чтобы она убиралась, а потом сказал черкесу, чтобы он взял то, что хочет. Он не заставил меня повторять дважды. Его люди упаковали все, что смогли, а когда они обнаружили также хранившиеся там запасы лука, то тоже сгребли их в мешки. Между тем я завязал разговор с черкесом и сказал ему, что хотя я и согласился с его образом действий, но если у меня не хватит перин и белья, я не смогу выдать новое белье ни великому князю, ни Ренненкампфу и должен буду сообщить, что он его забрал. Лучше бы ему не нарываться на неприятности, а выпить со мной в ресторане по паре рюмок водки за дальнейшее доброе согласие между нами. Кажется, это его убедило. Он сказал пару слов своим людям, которые после этого оставили все на месте, и спустился со мной вниз. Мы выпили водки, и все утряслось.

Однако черкес, по-видимому, не совсем забыл об этом деле. Несколько дней спустя я услышал на кухне громкие крики. Одна девушка сбежала по лестнице и крикнула мне: «Господин Торнер, черкес украл все телячье жаркое!» Я сразу же послал своего друга Хасфордта на кухню, и точно, черкес засунул телячье жаркое в свой вещмешок. Хасфордт крикнул ему, чтобы он тут же отдал жаркое и убирался из кухни. Однако вместо этого черкес схватился за свой револьвер. Хасфордт тут же подскочил к кухонному столу, схватил лежавший там кухонный нож и пошел на черкеса. Тот, видимо, этого не ожидал. Он опустил револьвер, а Хасфордт одним быстрым движением вырвал у него вещмешок с жарким, схватил за руку и, указывая пальцем на дверь, крикнул «Пошел!» Не говоря ни слова, черкес удалился.

В этот раз Хасфордт спас ситуацию. Но при других обстоятельствах дело чуть не закончилось для него плохо. Как-то один из русских ординарцев пришел в буфет и потребовал для офицера стакан пива. Хасфордт не отдал его сразу, а потребовал вначале заплатить. Солдат сказал, что у него нет денег, и Хасфордт отказался давать ему пиво без денег. Когда же солдат стал шуметь все больше, Хасфордт, который легко выходил из себя, резко плеснул ему пиво в лицо. Шум достиг своего апогея. В возбуждении Хасфордт швырнул стакан солдату в голову, но не попал, а тот выбежал из ресторана и крикнул, что приведет капитана. Вскоре он вернулся с офицером, которому должен был принести пиво, и указал на Хасфордта.

Капитан закричал на Хасфордта: «Ты, собака, почему не даешь пива?» – и, не дожидаясь ответа, ударил Хасфордта кнутом. Но тот отскочил в сторону, так что удар пришелся по никелированному покрытию буфета. Следы от вплетенной в кнут свинцовой пули остались четко видны на толстом никелированном покрытии буфета. Он ударил несколько раз, правда, ни разу не попал. В этот момент появился я, подошел к офицеру и совершенно спокойно сказал ему, что произошло недоразумение, потому что, если бы дело дошло до драки, мы бы все пропали. С большим трудом мне удалось успокоить Хасфордта. Капитан тем временем покинул поле боя. Слава богу, что никто не заметил этого происшествия. Но Хасфордт настолько пришел в бешенство, что тотчас же пошел за своим припрятанным револьвером. Он хотел, как прокричал несколько раз, пристрелить капитана, если тот вернется.

Счастье, что сразу же после прихода русских я спрятал наши револьверы в конюшнях домов, находившихся напротив, иначе последствия могли быть непредсказуемыми. Русские как раз вскоре после своего прихода издали приказ сдать все оружие. Мы его не выполнили. Целый воз ружей, среди них прекраснейшие охотничьи ружья, был разбит о кромку тротуара перед отелем. Точно так же и боеприпасы к ружьям были приведены в негодность, порох сметен в кучу, собран в емкость, и в конце концов все вместе было затоплено в Замковом пруду.

Реквизиций со стороны русских я тоже не избежал. У меня была очень хорошая лошадь, вороной шести дюймов в холке, которого я до поры до времени тщательно скрывал. Однажды в мое отсутствие русские все-таки обнаружили его и тут же увели. Узнав об этом по возвращении, я очень энергично запротестовал против этого. Мне было не обойтись без лошади на моем предприятии. Мне возразили, что это дело нужно расследовать. Если лошадь соответствует требованиям, то я получу за нее 300 рублей. В то время это были большие деньги, а так как с деньгами у меня было очень туго, эта сумма была бы мне очень кстати. Но дни проходили один за другим, а о лошади я ничего не слышал. Я вспомнил об обещании графа Шувалова и обратился к нему с просьбой уладить все-таки для меня это дело. Он был, по-видимому, не в настроении и отказал мне со слова ми: «Замолчите, вам не нужна лошадь!» Тем дело и закончилось, дальнейшие жалобы ни к чему бы не привели.

Среди русских было несколько очень милых людей, которые могли быть очень обходительными. Там был великий князь Константин, очень полный господин, который часто затевал со мной разговор и больше всего любил хорошую водку. Он держал для себя бутылку «Штайнхегера», которым он понемногу делился только с графом Шуваловым. Время от времени он приглашал на стаканчик меня и моего друга Хасфордта. Когда «Штайнхегер» закончился, великий князь получил «Доорнкат», который пришелся ему не меньше по вкусу. Когда он приходил в ресторан пропустить свой утренний стаканчик, я должен был лично подать ему два бутерброда, которые он съедал с большим удовольствием. Хасфордт, видимо, пришелся ему особенно по нраву. Как-то он спросил его, охотник ли он, наверное, потому, что Хасфордт носил на цепочке своих часов как брелок несколько оленьих клыков. Когда Хасфордт ответил утвердительно, он сказал, чтобы тот сразу же после окончания войны связался с ним, в его владениях бывают на охоте многие немцы. Хасфордт, которому доставило удовольствие не разубеждать старика, сказал, что у него нет большего желания, чем это.

Некоторые из русских офицеров тоже были очень доверчивы. Они рассказывали мне о своих поместьях в России. Один из них, ротмистр Олифир, имел свыше 150000 моргенов земли. Он изучал практическое земледелие под Магдебургом, а потом посещал в Германии многие сельскохозяйственные учебные заведения. В его владениях было много сахарных заводов, и во время уборки свеклы, как он рассказывал, у него работало до 5000 человек.

Они часто приглашали Хасфордта и меня выпить с ними. Затем, придя в хорошее расположение духа, они уверяли, что не виноваты в том, что идет война, и что они только вынужденно ведут войну с нами. Тогда они почти впадали в меланхолию, обхватывали нас и целовали, что отнюдь не доставляло нам удовольствия. Однажды двое из них даже взяли меня под руки, и мне пришлось пойти с ними показать им город. Я воспользовался первой же возможностью, чтобы отделаться от них, потому что такой вид дружбы вызывал у меня опасения. Ну и, кроме того, я должен был находиться на месте.

Непосредственно после того, как Ренненкампф поселился в отеле, все подвальные помещения были самым тщательным образом обследованы офицером и несколькими солдатами. Ревизия, к счастью, не потребовалась, так как не было обнаружено ничего подозрительного. На следующий день, когда в отеле поселился великий князь Николай, ко мне сразу же пришел полковник с пятью солдатами с требованием показать ему подвальные помещения. Я объяснил ему, что накануне все уже было осмотрено. Но он возразил, что должен провести осмотр еще раз.

Между тем, во избежание перебоев при разливе пива, я приобрел у оптовика три баллона с угольной кислотой, поскольку предполагал, что оккупация продлится довольно долго. Баллоны с угольной кислотой я велел поставить сбоку от центрального прохода в подвале. Едва мы спустились в подвал, как полковник увидел баллоны и в ужасе закричал: «Это бомбы!» Солдаты сразу же встали в круг, хотя я и пытался объяснить полковнику природу железных емкостей. Он только кричал в возбуждении: «Убрать, убрать!» Так что моему сыну и ученику официанта пришлось вытащить баллоны с углекислотой. «Бомбы» были вынесены из подвала, мы хотели поставить их на террасу, выходящую на Вильгельмштрассе. Но полковник в страхе приказал сложить их на свободном месте напротив отеля. Потом обыскали весь подвал до последнего уголка, но, естественно, ничего не нашли. Несмотря на мой протест, после этого прислали офицера с несколькими солдатами, которые с помощью моих людей убрали мнимые бомбы за город, в чистое поле.

Несколько дней спустя мой друг Хасфордт сообщил мне, что углекислота в установке для разлива пива на исходе. Случайно в ресторане присутствовал именно тот полковник, который обнаружил «бомбы». Я подошел к его столу и с вежливым поклоном сказал ему, что у меня закончилась углекислота и мне нужна одна из «бомб», чтобы наливать пиво. В ответ он огляделся по сторонам, потом наклонился мне к уху и тихо прошептал: «Возьмите одну, но я об этом ничего не знаю». Тем не менее какой-то офицер был откомандирован вместе с одним из моих людей осторожно принести «бомбу». Разлив пива был обеспечен. Втихомолку мы, естественно, вволю посмеялись над этим страхом русских перед «бомбами».

В другой раз дело чуть было не закончилось не так весело. После вступления русских в город отказала электростанция, так как никто об этом не позаботился. Поначалу я обходился вставленными в пустые бутылки свечами, которые кое-как давали свет. Наконец электростанцию запустили. На башне отеля был стеклянный купол в цветах дессауской династии. В этом куполе была стосвечевая лампа, выключатель которой находился на верхнем этаже. Русские включили эту лампу, когда еще не было электричества. Вечером, после того как была восстановлена электростанция, поднялся большой шум, все повыскакивали из своих комнат и прибежали ко мне с криком: «Купол, купол горит!» Потом – «Дирижабль, дирижабль!» Я испуганно спросил, что случилось. Наконец во всей этой неразберихе я услышал, что наверху в куполе горит свет, а это сигнал для дирижабля, которого, видимо, все очень боялись. Я успокоил возбужденных людей насколько смог, показал им выключатель и выключил лампу. Моему сыну с двумя солдатами тут же пришлось перерезать электропроводку. Только после этого буря улеглась, и все опять успокоились.

Вскоре после того, как русское главнокомандование поселилось в «Дессауэр Хоф», мне сообщили, что командование войсками считает нежелательными офицерские попойки и я должен это учесть. Я оказался перед большой дилеммой, потому что офицеры потребовали от меня даже того, чтобы их обслуживали дамы. Чтобы избежать бесконечных приставаний по этому поводу, в один прекрасный день я выполнил их пожелание. Дамы как раз приступили к своей работе, когда в ресторане появился Ренненкампф. Они подошли и к нему, чтобы спросить, не желает ли он чего-нибудь. Но едва генерал услышал, что дамы взяли здесь обслуживание на себя, он накричал на них: «Что? Бабское обслуживание? Пошли вон!»

Распоряжение по поводу пьянства офицеров после этого было тотчас ужесточено. Шампанское, которое они особенно любили, с тех пор можно было подавать только в пивных стаканах. Бутылки для маскировки тщательно оборачивались полотенцем. Тем не менее ресторан никогда не закрывался раньше 2-3 часов ночи, потому что некоторые столы были всегда заняты офицерами главнокомандования, которые пили свой «стакан пива» и беседовали. Но и это не нашло одобрения у главнокомандующего. Неоднократно ко мне подходил дежурный офицер с замечанием, что генерал не желает, чтобы ресторан был открыт после 12 часов. Я мог только сказать ему, что это не в моих силах, потому что офицеры меня просто не слушаются. Следует издать приказ, потому что я сам, как и мои люди, чрезвычайно нуждались в отдыхе. Но на это генерал Ренненкампф, судя по всему, так и не смог решиться. Так что все осталось по-прежнему.

Труднее всего было содержать в чистоте туалеты. Водопроводная станция, как и электростанция, несколько дней не работала, и последствия были таковы, что туалеты забились, особенно потому, что денщики офицеров выбрасывали туда всевозможные отходы. Сначала я попытался выйти из положения, привозя воду с вокзала, но и это не помогло. Канализация из-за действий русских забивалась снова и снова, и положение стало невыносимым. Когда я однажды вернулся из города, Хасфордт, считавшийся вторым хозяином, сообщил мне, что адъютант великого князя сказал ему, что если я через два часа не дам воду и не позабочусь о том, чтобы туалеты смывались, я получу 100 палочных ударов. Что тут было делать? Можно было ожидать, что русские не станут бросать слов на ветер. Итак, я тотчас поспешил в магистрат, где застал только советника Дитца вместо доктора Бирфройнда. Я обрисовал ему положение дел и попросил предоставить мне в распоряжение цистерну пожарной команды. Но он объяснил мне, что русские ее уже забрали. Я сказал ему, что не позволю так просто отделаться от меня. Если он бросит меня на произвол судьбы, я сообщу об этом, и тогда будет видно, кто получит эти 100 палочных ударов. После этого он наконец-то дал соответствующее распоряжение. Но чаны для воды, которые я получил, протекали, на середине пути от Анграпы до моего отеля они были уже пусты. Тут мое терпение лопнуло. На свой страх и риск я с парой своих людей реквизировал у пожарной команды большую цистерну, и с помощью чаевых мне удалось вовремя навести порядок и избежать угрожавшего наказания. Наконец и водопроводная станция заработала. Но русские не закрывали воду, а поскольку, кроме того, водопроводная станция работала не на полную мощность, водонапорная башня через каждые несколько часов оказывалась пуста.

Из-за небрежности русских в отеле было много повреждений от воды, так как офицеры оставляли открытые краны, запирали комнаты, и никто не мог войти, чтобы перекрыть воду. Так, однажды комната Ренненкампфа была совершенно затоплена, так что вода потоками стекала вниз по лестнице. Вскоре после этого опять появился старший ординарец великого князя Николая и потребовал от меня позаботиться о том, чтобы в распоряжении «высочества» всегда была свежая вода для мытья. Я сказал ему, что это зависит от водопроводной станции, скорее даже от того, что вода не закрывается и что отель, расположенный на высоком месте, и особенно находящаяся на четвертом этаже комната великого князя снабжаются водой только тогда, когда водонапорная башня полна. После чего ротмистру Сергееву, а через него коменданту города было дано поручение пойти на водопроводную станцию и распорядиться запустить ее на полную мощность, с тем чтобы воды всегда было достаточно.

Комендант города в сопровождении д-ра Бирфройнда и городского советника Кесслера пошел на водопроводную станцию. Угрожая револьвером, он вынудил случайно находившихся там людей, которые совершенно не умели обращаться с машинами, запустить водопроводную станцию. Предостережения д-ра Бирфройнда и городского советника он отмел, пару раз отмахнувшись рукой. Произошло то, что и должно было произойти: манипуляции людей, не имеющих специальных знаний, с машинами привели к сильному взрыву. Люди у машин погибли. Русский ротмистр был опасно ранен, д-р Бирфройнд и городской советник чудом отделались испугом.

Ренненкампф разбушевался. По его приказу теперь вместо бывших 6 было выставлено 18 заложников. Ренненкампф угрожал расстрелять их, если раненый при взрыве ротмистр умрет. К счастью, его крепкий организм выдержал, и он остался в живых.

На следующий день после взрыва я получил от д-ра Бирфройнда послание:

«Я вменяю вам в непреложную обязанность исполнять все пожелания великого князя Николая и, поскольку из-за тяжелого положения с водой вода не всегда поступает на верхние этажи, переселить его на нижние этажи». Я написал в ответ на это письмо пару строк и передал то и другое графу Шувалову с просьбой побудить великого князя переселиться на 2-й этаж. Граф, по-видимому, несмотря на бурные события предыдущего дня, не утратил спокойствия. Прочитав оба письма, он непочтительно сказал: «Если он так долго спал наверху, то может спать там и дальше», – сунул оба письма в карман и пошел своей дорогой.

Для ремонта туалетов я после своего мрачного опыта знакомства с привычками моих незваных гостей нанял рабочего Ваголя, чтобы он заботился о порядке и чистоте в этих уединенных местах. Ваголь немного говорил по-польски и мог таким образом относительно общаться с русскими. Однако, несмотря на неустанные труды Ваголя, грязь у русских не прекращалась. Туалеты постоянно забивались, потому что туда бросали все что угодно. Ваголь из-за этого приходил в ярость и ужасно ругался крепкими польскими словами. Это было не так опасно из-за шума, который он при этом производил, как из-за нелестных выражений, которые он употреблял и которые русские понимали. Конечно, они над этим добродушно смеялись, но при их непредсказуемой натуре нужно было всетаки постоянно держать себя в руках.

Как-то раз грязи опять было особенно много, и Ваголь в ярости крикнул русским солдатам: «У нас свиньи умеют вести себя лучше, чем у вас господа!» Это разозлило солдат. Они сообщили об этом выражении дежурному офицеру штаба.

К моему удивлению, около полуночи потребовали шляпу и палку Ваголя. Сначала я подумал, что офицеры хотят пошутить. Но я испугался, услышав, что они арестовали Ваголя. Кроме того, они взяли с собой и одну из моих девушек учениц, потому что она якобы была свидетелем. Это было тем более опасно, что она знала, что у меня все еще работают двое немецких солдат. Хотя я и предупреждал ее, как и весь немецкий персонал, не говорить об этом ни одной живой душе, но кто мог знать, сможет ли она держать язык за зубами при продолжительном допросе. А в допросах русские были изощренными и опытными. Это могло для всех нас плохо кончиться, потому что русские, конечно, предположили бы, что оба солдата скрываются у нас с целью шпионажа или даже планируют покушения.

Весь остаток ночи о сне нечего было и думать. В голову приходило все что угодно. При малейшем шорохе я вскакивал. Но ничего не произошло.

На следующее утро девушка-ученица вернулась. Ее только расспросили, слышала ли она ругань Ваголя. Она не слышала, и ее отпустили домой.

Ваголь больше так и не вернулся. Это значит, что он был сослан в Сибирь и там, наверное, и умер.

В другой раз один из двоих немецких солдат, саперный ефрейтор Вердехоф, архитектор по своей гражданской специальности, чуть не довел нас до куда большей беды. Когда я однажды утром пришел в отель, на веранде царило большое волнение. Несколько штабных офицеров, среди них граф Шувалов, казалось, уже ждали меня. В возбуждении они сообщили мне, что у одного из них с веранды была похищена папка с документами. Я уверенно, хотя и в вежливой форме, отверг возможность подозрения, что преступником мог быть кто-то из моего персонала. Позже, когда русские были отбиты, Вердехоф, ставший опять немецким солдатом, рассказал мне, что он действительно взял папку с документами, так как предполагал, что в ней находится картографический материал. Но в ней оказались только пара газет и незначительные телеграммы. После этого он уничтожил папку, чтобы не оставлять никаких следов.

Из-за русских мы были почти полностью лишены любой связи с внешним миром. О судьбе Восточной Пруссии мы тоже ничего не знали. То, что русские сообщали в своих победных реляциях на плакатах и тому подобном, даже легковерным казалось сильным преувеличением. Вероятно, чтобы произвести впечатление на население, 5 сентября на Старом Рынке [Альтер Маркт] состоялся парад трех гвардейских полков.

Двум полкам пехоты Ренненкампф приказал пройти маршем и мимо отеля «Дессауэр Хоф». Он устроился со своим штабом на свободном месте напротив отеля, и полки четким строем с оркестром промаршировали мимо него. Ренненкампф каждую роту приветствовал по-особому, словами, которых я не понимал, на что солдаты восторженно кричали в ответ свое «ура!».

Во время этого марша я стоял с Хасфордтом на входе в отель и спросил его, что Ренненкампф прокричал солдатам, на что Хасфордт ответил: «Пруссия разбита! Вперед на Кенигсберг!»

Вскоре после этого всем офицерам было приказано собраться в ресторане отеля, где Ренненкампф зачитал им телеграммы о больших успехах в борьбе с немцами, в ответ на что все разразились восторженными криками «ура!». Мы к этому восторженному митингу отнеслись совершенно спокойно, хотя уже слышали от одного еврейского торговца, что русские проиграли крупное сражение. В то время мы еще не знали, что это была битва под Танненбергом.

Во всяком случае, с 6 по 8 сентября в небе над Инстербургом появились немецкие летчики и сбросили листовки, в которых русским солдатам разъяснялось истинное положение дел. Это, несомненно, произвело впечатление, потому что настроение в штабе с этого дня заметно изменилось. Больше не было видно радостных лиц, не слышно шуток, и офицеры часто собирались группами и беседовали между собой. В ночь с 9 на 10 сентября, около 3 часов – все спали глубоким сном, – вдруг несколько раз подряд раздался ужасный грохот. Мы быстро накинули одежду и выглянули во двор. Там былополносолдат, которые все кричали: «Дирижабль! Дирижабль!» – и вслепую стреляли в воздух.

Как мне впоследствии рассказал владелец поместья Кезвурм-Пусперн, дирижаблем управлял его племянник. У него было задание сбросить бомбы на «Дессауэр Хоф». Вопрос состоял в том, делать ли это, учитывая, что в отеле находились и немцы. Но эти сомнения были отброшены, ведь в конце концов речь шла о том, чтобы уничтожить Ренненкампфа и Николая с их штабами. Но, так как в отеле было затемнение, дирижабль не смог выполнить свою задачу и поэтому сбросил три бомбы на бараки на территории Эрнстфельда. Вскоре волнение улеглось, и опять наступил покой.

Утром – раньше обычного – все было в оживленном движении. Ординарцы сновали туда-сюда, офицеры раздавали приказы. Как я понял потом, великий князь Николай Николаевич уже уехал. Его слуга не пришел, как обычно по утрам, за завтраком. Вскоре мне передали приказ срочно подготовить счета; штаб Ренненкампфа выступает, но вернется через несколько дней. Я постарался сохранить спокойный вид, чтобы не рисковать всем в последний момент.

Где-то между 9 и 10 часами пришли офицеры и оплатили свои счета, поблагодарив за хороший прием. Я предъявил и свой счет за казино, который составлял 1020 рублей. Но мне было сказано, что казна уже пуста, однако они вернутся через несколько дней и заплатят. Этих денег я так никогда и не увидел! Я воспользовался возможностью обратиться к графу Шувалову и попросить его добиться приказа идущим следом войскам, чтобы мой отель не был разграблен. Граф отослал меня, как всегда любезно, к великому князю Константину. Я изложил ему свою просьбу, и он уверил меня, что я могу быть спокоен, со мной и моим отелем ничего не случится. Русские сестры милосердия тоже пришли и, несмотря на спешку, в которой происходили сборы, мне пришлось дать им с собой еще и открытки с изображением отеля «Дессауэр Хоф».

Наконец спустился Ренненкампф, судя по всему, в самом отвратительном настроении. Я поздоровался с ним и проводил его до лестницы. Он коротко попрощался со мной словами: «До свидания! Через две недели я вернусь». Он резко повернулся и быстрыми шагами пошел к ожидавшему его автомобилю. Дом стремительно опустел. Оставались только два телефониста.

Вскоре пришли несколько офицеров и сообщили мне, что отель конфискуют для командира дивизии с его штабом, около 30 офицеров. Отель мигом заполнился, все комнаты были заняты, все по 2 и 3 человека. Отель работал непрерывно день и ночь.

Едва я около 4 часов утра отправился спать, как меня опять разбудили. К моему ужасу, вернулся Ренненкампф со своим штабом. Я вновь увидел всех старых знакомых, кроме Ренненкампфа. Тот сразу же прошел в свою комнату, без лишних слов выставил за дверь офицеров, которые там расположились, и лег спать, в то время как остальные устраивались, кто где мог. Даже, не раздеваясь, на диване в ресторане! Мне пришлось в спешке готовить еду, потому что все вернулись ужасно голодные и к тому же явно изнуренные.

Мы считали, что они были отрезаны от своих, и в волнении обсуждали, что из этого может выйти. Однако наши предположения оказались неверными. В 8 часов утра появился вестовой офицер, который желал срочно обратиться к Ренненкампфу. Между тем ко мне подошел граф Шувалов и осведомился, оплачен ли уже счет за казино. Я ответил отрицательно. Граф попытался успокоить меня, сказав, что они вскоре вернутся, и тогда я получу деньги. Он не любит таких проволочек. «Однако, – добавил он, – жилье должен оплатить магистрат». Чего, конечно, так и не произошло! Воспитанность графа Шувалова была, правда, единичным явлением, потому что, как я обнаружил после отступления русских, у меня пропало множество серебра. Когда впоследствии поезд великого князя Николая был захвачен в Эйдткунене, многое нашлось: ложки, ножи, вилки и большое количество серебряных блюд со штампом отеля «Дессауэр Хоф». Они большей частью были мне возвращены, точно так же я получил обратно из Гумбиннена различные вещи, которые забрали с собой русские.

Наконец в фойе отеля спустился Ренненкампф и принял донесение вестового офицера. Тотчас было приказано подать машины, и в 9 часов все уехали. Ренненкампф коротко приказал: «На Гольдап!» Там они еще смогли проехать, а в 4 часа пополудни город уже заняли немецкие войска.

Только что расквартировавшийся дивизионный штаб русских убрался сразу же после этого. 11 сентября дом был опять свободен от русских. Улицы Инстербурга были заполнены спешно отступающими войсками.

Во второй половине дня стала слышна канонада. Мы тут же поднялись на башню отеля и увидели оттуда, как немецкая артиллерия вышла на позицию вблизи деревни Кляйн-Бубайнен и государственного владения Козакен и вела огонь через Гумбинненское шоссе. Там, куда попадали гранаты, русские в панике устремлялись в бегство. В направлении на юго-восток, на Дидлакен, тоже было заметно, как русские стрелковые цепи распадались и отходили на Инстербург. Пребывание на башне показалось мне нецелесообразным, потому что наши войска, обнаружив нас, вполне могли принять нас за русских наблюдателей. Поэтому мы перешли на восточный фронтон, хотя оттуда было видно намного меньше. Мы еще недолго пробыли на новом наблюдательном посту, как услышали громкие крики «ура!». Я промчался вниз по лестнице и побежал к железнодорожному отелю. Было около 5 часов пополудни. У железнодорожного отеля стоял немецкий офицер с приблизительно 50-60 пленными русскими, с которыми он сразу ушел. Едва эта группа немного отошла, прибежал запыхавшийся русский солдат, сунул мне в руки свое ружье и сломя голову побежал вслед за остальными пленными.

Сообщения берлинских газет и рассказ о том, как русские офицеры, в спешке покидая отель, застряли в лифте, – это сказки. Лифт во время оккупации не работал. Точно так же мало общего с правдой имели огромные сапоги Ренненкампфа, выставленные в витрине одного кенигсбергского сапожника. Это был просто завлекающий рекламный трюк. Я как можно скорее отправился обратно в свой отель. Там все уже было забито немецкими войсками. Я велел сразу же подавать все, что имелось на кухне и в подвале. От оплаты я отказался. Но наши объяснили, что они ничего не требуют даром, бросили свои деньги на стол, после того как поели и попили, и ушли. Всю ночь напролет в доме было полно наших солдат в серой полевой форме, на лицах которых светилась радость победы. Наконец-то долгожданное освобождение от русских стало фактом. С 24 августа по 11 сентября нам пришлось жить в оккупации! Энтузиазм, подобного которому мы еще не знали, пронизывал нас и не давал сказаться усталости. Мы действительно почувствовали, что значит быть немцами и опять свободными.

Во второй половине дня 12 сентября в отеле появились три немецких офицера и объявили мне, что главнокомандование немецкой 8-й армии под предводительством его превосходительства фон Гинденбурга устроит свою штаб-квартиру в отеле «Дессауэр Хоф». Отель конфискуется, он должен быть тотчас приведен в порядок.

С воодушевлением мы принялись за дело. Срочно было привлечено множество рабочих, в том числе и пленные русские, которые еще 24 часа назад чувствовали себя хозяевами. Для его превосходительства фон Гинденбурга была выделена так называемая «княжеская комната», в которой еще недавно жил Ренненкампф. Она подверглась особо тщательной уборке. Гинденбург пишет в своей книге «Из моей жизни» о своем вступлении в Инстербург 12 сентября 1914 года: «В этот день наше главнокомандование вступает в Инстербург, который с 11-го был опять у нас в руках. Итак, я не только мысленно, но и в действительности прибыл по широкой восточнопрусской полевой дороге, мимо наших победоносно шагающих на восток войск и тянущихся на запад колонн русских пленных, в бывшую штаб-квартиру Ренненкампфа. В только что покинутых помещениях странные следы русской полукультуры. Назойливый запах духов, юфти и сигарет не мог перекрыть вони от прочих вещей».

А дальше я привожу событие, которое наш фельдмаршал пережил здесь годом позже и описывает в своей книге: «Ровно год спустя, в воскресенье, возвращаясь с однодневной охоты, я проезжал через Инстербург. На рыночной площади мою машину завернули обратно, так как там должен был состояться праздник в память об освобождении города от русского бедствия. Мне пришлось сделать крюк. “Sic transit gloria mundi!” Меня не узнали».

Мне сообщили, что в предназначенной для Гинденбурга комнате не горит свет. Я поспешил в магистрат и изложил д-ру Бирфройнду свою просьбу выделить мне людей, которые приведут свет в порядок, но, к моему большому удивлению, получил отказ. Я был в большом затруднении, так как не мог найти никого, кто может привести освещение в порядок, и со смешанным чувством ожидал дальнейших событий, особенно так как хотел представить все освободителю Восточной Пруссии в наилучшем виде.

Приветствуемый бурлящим ликованием населения, освободитель Восточной Пруссии и вместе с ней Инстербурга подъехал и сразу же направился в свою комнату. С наступлением темноты меня позвали к его превосходительству фон Гинденбургу, который желал поговорить со мной.

Он поздоровался со мной в своей любезной манере и спросил меня, почему в его комнате не горит свет. Я описал ему как можно более кратко состояние дел и тут же попросил его отдать приказ, чтобы кто-нибудь с электростанции привел освещение в порядок. По лицу Гинденбурга прошла судорога, и он сказал с явным недовольством: «Что, я должен сражаться за вас, а за это вы заставляете меня сидеть в темноте?» Однако на его лице тут же промелькнула улыбка, и он сказал уже почти у порога: «Через полчаса у меня в комнате со светом будет порядок». Это помогло! Не прошло и получаса, как появились двое запыхавшихся рабочих с электростанции, и через несколько минут освещение было в порядке.

Теперь сразу же был установлен другой порядок. Интендант, ротмистр де ла Круа, сообщил мне, что главнокомандование берет все на себя. Я с удовольствием объявил о своем согласии, так как все мы были совершенно изнурены после обслуживания русских и рады обрести покой. Поэтому теперь мы готовили только для себя и своего персонала.

Его превосходительство фон Гинденбург питался со своим узким окружением, примерно двадцать человек, в так называемом «кайзеровском зале», впоследствии «зале Бисмарка», в то время как остальной штаб, тридцать-сорок человек, собирался в самом ресторане. «Дессауская комната», при русских оборудованная под почту и телеграф, была переделана в гостиную. Ее убрали коврами и удобными клубными креслами. После ужина Гинденбург и Людендорф со своим тесным окружением и присутствующими гостями отправлялись в этот салон. Обслуживал только один определенный ординарец. Здесь велись и все служебные разговоры. Генерал Людендорф при этом находился в постоянном движении. За час он четыре-пять раз подходил к телефону и часто уходил в бюро, которые размещались в лицее на Маркграфенплатц. Людендорф всегда был чрезвычайно занят и оживлен. Не было ничего, что было бы для него слишком, все равно, днем или ночью. Фельдмаршал жил чрезвычайно просто, и это сказывалось на всей жизни его штаба. Мы тоже видели в нем, его простом образе жизни и его спокойной, четкой манере образец прусского офицера и солдата.
Дни господства русских показались нам кошмаром, дурным сном, о пережитой в котором действительности нам тем не менее снова и снова напоминали не так быстро устранимые следы их «деятельности». Мы вздохнули полной грудью и не хотели никогда больше пережить такое ужасное время.