Итак, я прибыл в Цементный лагерь* в Инстербург. Это было весной 1946 года.
Работа на вокзале была следующая: перегрузка из немецких в русские вагоны военных трофеев. Меня определили в «крановую команду».
Ко мне постепенно вернулись силы. Это помогало легче переносить плен, особенно при тяжелой физической работе.
Смертельно уставшие после смены, мы немедленно засыпали. Нам трудно было справляться с голодом, но на запасном пути стояли вагоны с картофельной мукой и сахаром, и в ночную смену мы могли этим пользоваться.
Для жилья у нашей «крановой команды» был закрытый товарный вагон с временным отоплением, с двойным полом и стенами. Это немного выручало нас. Этим пользовался и персонал охраны.
Был период, когда мы питались только овсяной мукой и отрубями. Возникали рези в животе, температура. Кишечное заболевание с подозрением на тиф дало повод лагерному врачу поместить меня в изолятор. Никому не позволялось меня навещать.
Однажды по громкоговорителю было передано объявление. Искали человека, который мог бы высекать буквы на камне. Обещали дополнительное питание. Я сразу обратил на это внимание и сказал санитару, что хотел бы получить эту работу. Лагерный надсмотрщик, который не нашел никого для этого задания, дал мне понять, что сначала надо выздороветь, а потом уже работать.
Через четыре дня я встал на ноги. После этого за мной ежедневно к лагерным воротам приходил русский сотрудник городской администрации. Временное рабочее место было уже готово, и мне показали эскизы «Доски Почета»*. Все в целом выглядело как монумент высотой около 5 метров. Большое количество надгробных плит из мрамора и гранита с немецкого кладбища было материалом для обработки. О работе с камнем я, правда, не имел представления, но как гравера по металлу это задание меня заинтересовало, так как давало возможность работать без надзора. Теперь мне надо было обработать гранитный камень, и сначала я должен был удалить надпись – это ведь была могильная плита. Годами фамилии оставались в памяти. Теперь все забыто.
Ежедневно я был занят выполнением на гранитной плите (размером примерно 100 на 80 сантиметров) русской эмблемы – земного шара с серпом и молотом в виде рельефа – инструментом наподобие резца, который я изготовил сам с помощью кузнеца. Изо дня в день я обрабатывал камень, используя молот и самодельный резец с надлежащей осторожностью. Рельеф был высотой 5 сантиметров.
После работы, возвратившись в сопровождении русского надзирателя в лагерь, я первым делом шел к лагерному кузнецу, которому отдавал сломанные резцы на заточку. Так проходили месяцы.
Через каждые 2-3 дня ко мне приходил бургомистр в сопровождении переводчицы Анны Баукровиц, немки. При случае я просил помощи, потому что теперь мне надо было браться за выполнение всего проекта: по обеим сторонам памятника нужно было изготовить колонны из белого мрамора, а также сделать многое другое. В моей лагерной группе был заключенный Вилли Эрих, художник и обойщик по профессии, хороший специалист. С помощью переоборудованной нами шлифовальной машины мы изготовили колонны.
С наступлением зимы стало холодно, и мне дали на заднем дворе маленькую мастерскую, которая отапливалась старой армейской печкой. С гражданским человеком из городской администрации у меня были хорошие отношения. Недовольства не было. Ему было трудно ходить, но он никогда не сказал плохого слова. У меня о нем только добрые воспоминания.
Работа подошла к концу, и мне предстояло вновь трудиться на вокзале. В то время я отравился рыбой. За несколько дней до этого в лагере у кухни стоял едкий рыбный запах. Он исходил из открытой деревянной бочки, доверху наполненной рыбой. На ужин раздали рыбные фрикадельки. Беда началась во время ночной смены: внезапно меня и других сильно затошнило, у многих поднялась температура. Некоторые корчились на полу. Русские охранники заволновались. Офицер охраны немедленно вызвал помощь. На грузовике нас отправили в Георгенбург в лазарет*. Этой участи избежали лагерное руководство и кухонный персонал.
У меня было время для размышлений. Я непременно хотел снова выполнять какие-либо заказы для городской администрации – тяжелая работа на станции была не для меня. Я набросал эскиз памятника Ленину для Привокзальной площади, что снова могло дать мне работу. Густав Ристов сделал затем по моему эскизу нужный проект. Администрация отреагировала: отправила его на утверждение в Москву. Там все поменяли: вместо памятника Ленину утвердили обелиск генералу И.Д. Черняховскому.
Для изготовления барельефа погибшего генерала И.Д. Черняховского была в наличии только небольшая фотокарточка из паспорта. Сначала я изготовил рельеф из глины, который после утверждения служил основой для мраморного. Я использовал белую мраморную плиту с кладбища. Памятник должен был стать обелиском высотой 5-6 метров, в черном граните. Использовать предстояло могильные плиты, которые мы привозили с различных немецких кладбищ. Я еще хорошо помню, как однажды мы поехали на грузовике в Кенигсберг, чтобы найти подходящий материал, которого в окрестностях Инстербурга уже не осталось. Втроем мы и сделали памятник генералу на Привокзальной площади.
Торжественное открытие этого памятника было назначено на 7 ноября. Лагерный портной сшил для меня выходной костюм, так как я должен был присутствовать на открытии. Из администрации пришло приглашение, которое утвердил офицер политотдела. Это было, конечно, приятно.
Обелиск был открыт под звуки русского национального гимна. Во время торжественного ужина депутаты произносили речи. Моей работе давалась самая хорошая оценка. Перед супом подали водку в больших стаканах. Вскоре у меня в глазах все двоилось. Обещанием нового большого проекта этот знаменательный день для меня и закончился.
Городское управление вызвало меня через несколько дней после открытия памятника. Предусматривалось соорудить памятник воинам по проекту русского профессора искусств. Он приехал из Москвы и с помощью городской переводчицы обсудил со мной все планы. Впоследствии я видел его еще дватри раза. Из руин здания банка и молочного завода на Гинденбургштрассе (ныне ул.Ленина) сотрудниками городского управления был доставлен нужный материал (виды на фотографии памятника). Изготовить нужно было плиты из ракушечного известняка для обрамления памятника, две большие гранитные плиты для надписей, советскую звезду для верха обелиска из белой мраморной могильной плиты. Между тем я научился работать с камнем.
Был январь или февраль. Стояли сильные холода, когда однажды утром ко мне в мастерскую пришли бургомистр со скульптором Марией Вичиковой. Она была представлена мне как только что закончившая Московскую Академию художеств и направленная в Черняховск, чтобы перенимать у меня практический опыт. Я сомневался в том, что такая маленькая и хрупкая девушка в будущем будет работать со мной резцом и молотом. Во время нашей встречи она заварила чай, принесенный с собой, приветливо со мной заговорила, понимая мой «швабско-русский». Она называла меня Бертольдо, а я ее Марией. Целый день мы болтали, движимые любопытством. Она хотела иметь собственную мастерскую, как ей и было обещано. Конечно, о нас начали ходить слухи как среди русских, так и в лагере. На это каждый из нас отвечал достойно. Несмотря на пристальный к нам интерес, мы сделали несколько совместных работ. Почти ежедневно приходили господа из управления, придумывая для нас что-то новое. Мастерская, кстати, была получена. Мария перешла в нее, хотя ежедневно заходила ко мне и показывала задания администрации: проект фонтана со скульптурой, который она смоделировала в уменьшенную величину. Это был «Ребенок с рыбой в руке»*, выполненный просто блестяще. У края скульптурного ансамбля – «Доска Почета». Много места было отведено под детскую площадку.
Но Мария была довольно-таки капризной. Как-то раз она отказалась от совместной прогулки, заявив, что я немецкий военнопленный и не смею ей такого предлагать. Я тяжело это перенес. Позже мне сообщили, что у нее появился друг, от которого она уже ждала ребенка. Возможно, это и стало причиной ее недовольства.
В лагере должна была состояться выставка художников-любителей. Я занимался памятной медалью, с которой изготовил гипсовую модель. Стальные детали медали я вытачивал после работы у себя в лагере самодельными инструментами. На обратной стороне медали была надпись, обрамленная колючей проволокой: «На память о русском плене 1945-1949, лагерь Инстербург». Юнг, наш человек, работавший вне лагеря, попытался пронести первые отливки в лагерь, но офицер политотдела немедленно распорядился изъять медали, а также остальные формы. Меня, как зачинщика, вызвали к офицеру, который устроил мне нагоняй. Я по определенным причинам не хочу передавать подробности этого допроса. Во всяком случае, мне временно запретили работать для города, так как мои деяния расценивались как преступления против СССР, потому что разрешений на медали еще не было. Однако вскоре администрация вскоре вновь проявила активность и освободила меня из «ссылки». Чтобы избежать дальнейших попыток помешать мне в работе, я получил от администрации «свидетельство важности работ», которое освобождало меня от дальнейших трудностей. Это свидетельство впоследствии у меня отобрали.
Для выставки в лагере я изготовил еще и два письменных прибора из белого мрамора. Однажды перед обедом ко мне пришли генерал с бургомистром и поинтересовались, как идет работа. После газетных сообщений прошел слух, что должен быть сооружен памятник русским солдатам. В газете был фотомонтаж памятника и надпись: «С некоторого времени над памятником воинам в Черняховске работает художник-немец». Такая «популярность», однако, приносила мне дополнительный доход от выполнения небольших заказов.
Однажды меня посетил бывший немецкий офицер. Он был медиком и жил ранее, как оказалось, в моем родном городе. Вместе с русским часовым он перекусил у меня в мастерской. Скорее всего, он был из лагеря Биркенфельд*. Его звали доктор Рем. Во время последнего посещения он выразил надежду, что мы встретимся уже на родине. Наш лагерный оркестр был просто первоклассным. Я даже пытался через администрацию организовать в городе публичные выступления для немецкого населения. Офицер политотдела разрешил одно выступление. Зал был переполнен – аншлаг. Только поздно вечером мы вернулись в лагерь и несколько дней вспоминали это событие. После окончания работы над памятником меня хотели обязать продолжить работу на большом русском солдатском кладбище. Трудовой договор два раза приносили на подпись. Работа предстояла немалая – надо было высечь на камне имена 5 тысяч павших русских солдат. Однако я не согласился, так как хотел вернуться домой, и как можно скорее. Вспоминаю о своих отношениях с Марией Вичиковой. Однажды она пригласила нас с другом сходить с ней в кино. Она зашла за нами в выходной одежде, что было в диковинку по тем временам. В тот же день она представила нас своим родителям, которые, впрочем, были не особо рады нашему визиту. Ее отец еще как-то мог объясняться с нами на ломаном русско-немецком: он в Первую мировую войну был пленным на угольной шахте в Германии. Мария показала нам свои проекты, эскизы и рисунки, которые мы вместе рассматривали на полу. От администрации, как и было обещано, я ежемесячно получал пособие, так что мог брать с собой в лагерь немного хлеба, масла и сахара, чтобы поделиться со своими товарищами. Наконец, лагерь был распущен и полностью переправлен в Москву. Группу, занимающуюся памятниками, доставили на вокзал к локомотивному депо. Наши охранники были настроены миролюбиво, как, впрочем, и население города. Даже в продуктовых магазинах не делалось исключения. У меня еще оставались дела в мастерской, а к сооружению памятника я возвращался уже после основной работы. Я помогал очищать ракушечно-известковые плиты от цемента на обратной стороне. Работу закончили раньше срока. Для дальнейшего продолжения работ подтверждения из Москвы не поступило, и нас отправили в Москву. Но это уже другая история.
Работа на вокзале была следующая: перегрузка из немецких в русские вагоны военных трофеев. Меня определили в «крановую команду».
Ко мне постепенно вернулись силы. Это помогало легче переносить плен, особенно при тяжелой физической работе.
Смертельно уставшие после смены, мы немедленно засыпали. Нам трудно было справляться с голодом, но на запасном пути стояли вагоны с картофельной мукой и сахаром, и в ночную смену мы могли этим пользоваться.
Для жилья у нашей «крановой команды» был закрытый товарный вагон с временным отоплением, с двойным полом и стенами. Это немного выручало нас. Этим пользовался и персонал охраны.
Был период, когда мы питались только овсяной мукой и отрубями. Возникали рези в животе, температура. Кишечное заболевание с подозрением на тиф дало повод лагерному врачу поместить меня в изолятор. Никому не позволялось меня навещать.
Однажды по громкоговорителю было передано объявление. Искали человека, который мог бы высекать буквы на камне. Обещали дополнительное питание. Я сразу обратил на это внимание и сказал санитару, что хотел бы получить эту работу. Лагерный надсмотрщик, который не нашел никого для этого задания, дал мне понять, что сначала надо выздороветь, а потом уже работать.
Через четыре дня я встал на ноги. После этого за мной ежедневно к лагерным воротам приходил русский сотрудник городской администрации. Временное рабочее место было уже готово, и мне показали эскизы «Доски Почета»*. Все в целом выглядело как монумент высотой около 5 метров. Большое количество надгробных плит из мрамора и гранита с немецкого кладбища было материалом для обработки. О работе с камнем я, правда, не имел представления, но как гравера по металлу это задание меня заинтересовало, так как давало возможность работать без надзора. Теперь мне надо было обработать гранитный камень, и сначала я должен был удалить надпись – это ведь была могильная плита. Годами фамилии оставались в памяти. Теперь все забыто.
Ежедневно я был занят выполнением на гранитной плите (размером примерно 100 на 80 сантиметров) русской эмблемы – земного шара с серпом и молотом в виде рельефа – инструментом наподобие резца, который я изготовил сам с помощью кузнеца. Изо дня в день я обрабатывал камень, используя молот и самодельный резец с надлежащей осторожностью. Рельеф был высотой 5 сантиметров.
После работы, возвратившись в сопровождении русского надзирателя в лагерь, я первым делом шел к лагерному кузнецу, которому отдавал сломанные резцы на заточку. Так проходили месяцы.
Через каждые 2-3 дня ко мне приходил бургомистр в сопровождении переводчицы Анны Баукровиц, немки. При случае я просил помощи, потому что теперь мне надо было браться за выполнение всего проекта: по обеим сторонам памятника нужно было изготовить колонны из белого мрамора, а также сделать многое другое. В моей лагерной группе был заключенный Вилли Эрих, художник и обойщик по профессии, хороший специалист. С помощью переоборудованной нами шлифовальной машины мы изготовили колонны.
С наступлением зимы стало холодно, и мне дали на заднем дворе маленькую мастерскую, которая отапливалась старой армейской печкой. С гражданским человеком из городской администрации у меня были хорошие отношения. Недовольства не было. Ему было трудно ходить, но он никогда не сказал плохого слова. У меня о нем только добрые воспоминания.
Работа подошла к концу, и мне предстояло вновь трудиться на вокзале. В то время я отравился рыбой. За несколько дней до этого в лагере у кухни стоял едкий рыбный запах. Он исходил из открытой деревянной бочки, доверху наполненной рыбой. На ужин раздали рыбные фрикадельки. Беда началась во время ночной смены: внезапно меня и других сильно затошнило, у многих поднялась температура. Некоторые корчились на полу. Русские охранники заволновались. Офицер охраны немедленно вызвал помощь. На грузовике нас отправили в Георгенбург в лазарет*. Этой участи избежали лагерное руководство и кухонный персонал.
У меня было время для размышлений. Я непременно хотел снова выполнять какие-либо заказы для городской администрации – тяжелая работа на станции была не для меня. Я набросал эскиз памятника Ленину для Привокзальной площади, что снова могло дать мне работу. Густав Ристов сделал затем по моему эскизу нужный проект. Администрация отреагировала: отправила его на утверждение в Москву. Там все поменяли: вместо памятника Ленину утвердили обелиск генералу И.Д. Черняховскому.
Для изготовления барельефа погибшего генерала И.Д. Черняховского была в наличии только небольшая фотокарточка из паспорта. Сначала я изготовил рельеф из глины, который после утверждения служил основой для мраморного. Я использовал белую мраморную плиту с кладбища. Памятник должен был стать обелиском высотой 5-6 метров, в черном граните. Использовать предстояло могильные плиты, которые мы привозили с различных немецких кладбищ. Я еще хорошо помню, как однажды мы поехали на грузовике в Кенигсберг, чтобы найти подходящий материал, которого в окрестностях Инстербурга уже не осталось. Втроем мы и сделали памятник генералу на Привокзальной площади.
Торжественное открытие этого памятника было назначено на 7 ноября. Лагерный портной сшил для меня выходной костюм, так как я должен был присутствовать на открытии. Из администрации пришло приглашение, которое утвердил офицер политотдела. Это было, конечно, приятно.
Обелиск был открыт под звуки русского национального гимна. Во время торжественного ужина депутаты произносили речи. Моей работе давалась самая хорошая оценка. Перед супом подали водку в больших стаканах. Вскоре у меня в глазах все двоилось. Обещанием нового большого проекта этот знаменательный день для меня и закончился.
Городское управление вызвало меня через несколько дней после открытия памятника. Предусматривалось соорудить памятник воинам по проекту русского профессора искусств. Он приехал из Москвы и с помощью городской переводчицы обсудил со мной все планы. Впоследствии я видел его еще дватри раза. Из руин здания банка и молочного завода на Гинденбургштрассе (ныне ул.Ленина) сотрудниками городского управления был доставлен нужный материал (виды на фотографии памятника). Изготовить нужно было плиты из ракушечного известняка для обрамления памятника, две большие гранитные плиты для надписей, советскую звезду для верха обелиска из белой мраморной могильной плиты. Между тем я научился работать с камнем.
Был январь или февраль. Стояли сильные холода, когда однажды утром ко мне в мастерскую пришли бургомистр со скульптором Марией Вичиковой. Она была представлена мне как только что закончившая Московскую Академию художеств и направленная в Черняховск, чтобы перенимать у меня практический опыт. Я сомневался в том, что такая маленькая и хрупкая девушка в будущем будет работать со мной резцом и молотом. Во время нашей встречи она заварила чай, принесенный с собой, приветливо со мной заговорила, понимая мой «швабско-русский». Она называла меня Бертольдо, а я ее Марией. Целый день мы болтали, движимые любопытством. Она хотела иметь собственную мастерскую, как ей и было обещано. Конечно, о нас начали ходить слухи как среди русских, так и в лагере. На это каждый из нас отвечал достойно. Несмотря на пристальный к нам интерес, мы сделали несколько совместных работ. Почти ежедневно приходили господа из управления, придумывая для нас что-то новое. Мастерская, кстати, была получена. Мария перешла в нее, хотя ежедневно заходила ко мне и показывала задания администрации: проект фонтана со скульптурой, который она смоделировала в уменьшенную величину. Это был «Ребенок с рыбой в руке»*, выполненный просто блестяще. У края скульптурного ансамбля – «Доска Почета». Много места было отведено под детскую площадку.
Но Мария была довольно-таки капризной. Как-то раз она отказалась от совместной прогулки, заявив, что я немецкий военнопленный и не смею ей такого предлагать. Я тяжело это перенес. Позже мне сообщили, что у нее появился друг, от которого она уже ждала ребенка. Возможно, это и стало причиной ее недовольства.
В лагере должна была состояться выставка художников-любителей. Я занимался памятной медалью, с которой изготовил гипсовую модель. Стальные детали медали я вытачивал после работы у себя в лагере самодельными инструментами. На обратной стороне медали была надпись, обрамленная колючей проволокой: «На память о русском плене 1945-1949, лагерь Инстербург». Юнг, наш человек, работавший вне лагеря, попытался пронести первые отливки в лагерь, но офицер политотдела немедленно распорядился изъять медали, а также остальные формы. Меня, как зачинщика, вызвали к офицеру, который устроил мне нагоняй. Я по определенным причинам не хочу передавать подробности этого допроса. Во всяком случае, мне временно запретили работать для города, так как мои деяния расценивались как преступления против СССР, потому что разрешений на медали еще не было. Однако вскоре администрация вскоре вновь проявила активность и освободила меня из «ссылки». Чтобы избежать дальнейших попыток помешать мне в работе, я получил от администрации «свидетельство важности работ», которое освобождало меня от дальнейших трудностей. Это свидетельство впоследствии у меня отобрали.
Для выставки в лагере я изготовил еще и два письменных прибора из белого мрамора. Однажды перед обедом ко мне пришли генерал с бургомистром и поинтересовались, как идет работа. После газетных сообщений прошел слух, что должен быть сооружен памятник русским солдатам. В газете был фотомонтаж памятника и надпись: «С некоторого времени над памятником воинам в Черняховске работает художник-немец». Такая «популярность», однако, приносила мне дополнительный доход от выполнения небольших заказов.
Однажды меня посетил бывший немецкий офицер. Он был медиком и жил ранее, как оказалось, в моем родном городе. Вместе с русским часовым он перекусил у меня в мастерской. Скорее всего, он был из лагеря Биркенфельд*. Его звали доктор Рем. Во время последнего посещения он выразил надежду, что мы встретимся уже на родине. Наш лагерный оркестр был просто первоклассным. Я даже пытался через администрацию организовать в городе публичные выступления для немецкого населения. Офицер политотдела разрешил одно выступление. Зал был переполнен – аншлаг. Только поздно вечером мы вернулись в лагерь и несколько дней вспоминали это событие. После окончания работы над памятником меня хотели обязать продолжить работу на большом русском солдатском кладбище. Трудовой договор два раза приносили на подпись. Работа предстояла немалая – надо было высечь на камне имена 5 тысяч павших русских солдат. Однако я не согласился, так как хотел вернуться домой, и как можно скорее. Вспоминаю о своих отношениях с Марией Вичиковой. Однажды она пригласила нас с другом сходить с ней в кино. Она зашла за нами в выходной одежде, что было в диковинку по тем временам. В тот же день она представила нас своим родителям, которые, впрочем, были не особо рады нашему визиту. Ее отец еще как-то мог объясняться с нами на ломаном русско-немецком: он в Первую мировую войну был пленным на угольной шахте в Германии. Мария показала нам свои проекты, эскизы и рисунки, которые мы вместе рассматривали на полу. От администрации, как и было обещано, я ежемесячно получал пособие, так что мог брать с собой в лагерь немного хлеба, масла и сахара, чтобы поделиться со своими товарищами. Наконец, лагерь был распущен и полностью переправлен в Москву. Группу, занимающуюся памятниками, доставили на вокзал к локомотивному депо. Наши охранники были настроены миролюбиво, как, впрочем, и население города. Даже в продуктовых магазинах не делалось исключения. У меня еще оставались дела в мастерской, а к сооружению памятника я возвращался уже после основной работы. Я помогал очищать ракушечно-известковые плиты от цемента на обратной стороне. Работу закончили раньше срока. Для дальнейшего продолжения работ подтверждения из Москвы не поступило, и нас отправили в Москву. Но это уже другая история.
Цементный лагерь (3-й пер.Победы, бывшая воинская часть) – до войны предприятие по строительству дорог, фундаментов «Гаудис унд Тизнес», после войны – лагерь для военнопленных №6357. «Доска Почета» долгое время стояла на углу улиц Спортивной и Ленина. Пересылочный лагерь для военнопленных в Георгенбурге располагался на территории конного завода. В замке находился госпиталь для военнопленных. Через этот лагерь прошло более 250 тыс.немцев.
Фонтан был восстановлен в наше время, но уничтожен вандалами.
Биркенфельд – пос.Красновка Черняховского района.
Фонтан был восстановлен в наше время, но уничтожен вандалами.
Биркенфельд – пос.Красновка Черняховского района.
Присоединиться