В первую очередь мы осветим значимые события второй половины 1944 года. В жаркие дни июня 1944 года мы в Инстербурге, впервые с того момента как началась кампания против России, услышали канонаду со стороны Каунаса, напомнившую нам о том, как я очень хорошо помню, что нашей родной провинции в скором времени может угрожать серьезная опасность.
Поскольку немецкий восточный фронт уже полтора года находился в состоянии постоянного отступления, многие из нас осознали, что враг придет и в Восточную Пруссию. После того, как в катастрофе под Минском было уничтожено или попало в плен 15 немецких дивизий, фронт придвинулся к нам заметно ближе. Но все те, кто открыто выражал тогда свою озабоченность, рассматривались как пораженцы и могли лишиться не только свободы, но и жизни.
В последующие дни гауляйтер Кох заливался воробьем перед населением Восточной Пруссии, утверждая, что враг никогда не ступит на немецкую землю. А потом сотням тысяч жителей провинции, от малолетних детей до пожилых людей, приказали, невзирая на их здоровье, строить на границе так называемый Восточный Вал.
Город Инстербург и район обязаны были предоставить 20000 мужчин, из которых практически 14000 находились еще в школьном возрасте. Гауляйтунг (политическое окружное руководство) выявляло виновных в отказе предоставить всех необходимых людей, после чего передавало их под суд или для расстрела.
Приблизившийся вплотную фронт обрушил на Тильзит тяжелые воздушные налеты, которые мы могли наблюдать из Инстербурга. Зарево от осветительных бомб (в оригинале “Рождественских елок”) над Тильзитом и вспышки от взрывов на севере являлись последним предупреждением для Инстербурга.
Город имел очень хорошую систему Гражданской обороны и в этом являлся примером для прочих городов. В частности, особые заслуги в этом принадлежали главе Гражданской обороны Инстербурга, Зигеру (Zieger), сумевшему наладить отличную организацию, а также ответственным лицам в полиции, гауптману (капитану) Салевски (Otto Salewski), обер-лейтенанту (старшему лейтенанту) Оттенбергу (Fritz Ottenberg 1891-28.09.1963), и участковому лейтенанту Матзикейту (Ernst Matzigkeit), пытавшимся сделать все, чтобы защитить население. Кроме того необходимо упомянуть начальника полиции гауптмана Киндта и начальника пожарной бригады Шульца (Richard Schulz).
В городе и пригородах было вырыто множество траншей и туннелей, а обширные подвалы домов укреплены. Все эти меры, осуществленные при участии городских инженеров, помогли многое сохранить во время последующих авиаударов. Большое беспокойство у нас вызывал центр города между Шприценштрассе и Кальвинштрассе (район между Замковым прудом и ул. Госпитальной) со своей крайне плотной застройкой, создававшей повышенную угрозу пожара.
Все просьбы приступить хотя бы к частичной эвакуации женщин и детей неоднократно отвергались в Кёнигсберге и Берлине.
При бомбежке центра города можно было ожидать больших потерь, если часть населения не будет выведена оттуда. Смертельная опасность была устранена практически в последний момент и в том главная заслуга учителя Эрвина Шульца (Erwin Schulz), эвакуировавшего по моей просьбе 26 и 27 июля женщин и детей, проживавших в районах повышенного риска, хотя это никоим образом не входило в его обязанности.
Вечером 27 июля Инстербург подвергся тяжелому удару с воздуха, результатом которого стали большие разрушения и, к сожалению, гибель 120 человек. Не будь проведена эвакуация из центра города, жертв могло быть намного больше. Пожарной полиции под командованием гауптмана Киндта (Kindt) пришлось бороться с 20 крупными, 30 средними, и приблизительно с 70 мелкими пожарами. Четыре пожарные машины, разрывавшиеся во время трехчасового воздушного налета между депо, замком, кирпичным заводом Паулата (Albert Paulat, в районе переулков Победы) и Люксенбергом (Luxenberg), проделали отличную работу, особенно в том районе, где располагалась химическая промышленность. Хотя все же довольно сильно пострадала фабрика Дренгвица (Drengwitz, к югу от железнодорожного вокзала) и лесопилка Ловитца (Lowitz, район 1-го Цветочного переулка).
Поскольку наша пожарная полиция неоднократно помогала Кёнигсбергу, Тильзиту, и Гумбиннену справляться с последствиями воздушных налетов, то на этот раз уже из Кёнигсберга был прислана подмога, а из Тильзита две пожарные машины.
Вспоминает глава полицейского участка на Шприценштрассе (Spritzenstrasse 10, ул. Водопроводная), оберлейтенант Оттенберг: “Когда в июле 1944 года три ночи подряд русские бомбардировщики бомбили соседний город Тильзит, что хорошо было видно из Инстербурга, мы с уверенностью ожидали, что аналогичные налеты на наш город не преминут себя ждать. Наши нервы были напряжены до предела и поэтому командные пункты Гражданской обороны и войска находились в постоянной боевой готовности. После последнего налета на Тильзит, на следующую ночь неожиданно завыли наши сирены воздушной тревоги. Практически сразу посыпались первые бомбы. Сотрудники полиции с наблюдательных постов, расположенных на колокольне Лютеркирхи, водонапорной башне (ул. Спортивная), и проволочной фабрике Малка и Хута (Malk und Huth. ул. Победы), докладывали о местах подвергшихся удару и причиненном ущербе. Русские бомбардировщики непрерывно, волнами, в течение долгого времени атаковали город. Будучи начальником 1 полицейского участка я был заинтересован в докладах с первого из перечисленных постов. Вскоре мне пришлось вызывать пожарную полицию на командный пункт, поскольку ратуша (старая ратуша) и дом, принадлежавший фирме Хейсера (Heiser) на Шприценштрассе, напротив департамента здравоохранения, загорелись. Пожарная полиция, однако, была уже полностью занята на других участках, и прошло немало времени, прежде чем она там появилась. Полицейские тоже трудились в других местах. Поскольку под угрозой находился департамент здравоохранения и на его верхнем этаже уже горели занавески, то вступить в борьбу с огнем пришлось еще до их появления. Для этой цели пришлось привлечь юных помощников, исполнявших роль связных в этом районе. Эти двое ребят, чьих имен я уже не помню, молодцевато взялись за дело. Именно благодаря им огонь не распространился далее по зданию департамента. Помимо многочисленных разрушений по всему городу, бомбы также угодили и в ратушу, а стоявший с ней по-соседству “Рейнский двор” (отель “Rheinische Hof”) оказался объят пламенем. В бомбоубежище на Генеральштрассе (нижняя часть ул. Пионерской) были погребены несколько человек, и их было тяжело спасти. Особенно досталось садоводческому хозяйству Фиггеля (Jean Figgel) на Зирштрассе (Siehrstrasse 20, ул. Калининградская), вероятно потому, что русские пилоты, в свете осветительных бомб, освещавших весь город словно днем, приняли его заостренные тепличные крыши и трубы котельной за военный завод. На него упало от 15 до 20 бомб. Принадлежавший этому хозяйству подвал был переоборудован в бомбоубежище. В нем укрылось около 20 человек. Из них восемь погибло, а остальные пострадали в той или иной степени. Что касается персональных травм, то их было чрезвычайно много в пострадавших районах. Жертвы были торжественно похоронены в специально выбранном для этого месте.”
На рассвете, с окутанными дымом улицами, город являл собой печальную картину. Работа спасательных команд и полиции была далека от завершения, так как они приступили к идентификации и погребению погибших. В страхе, что нападение повторится, как это ранее случилось в Тильзите, большая часть городских жителей бежала в поля, чтобы провести там следующую ночь. Грузовики непрерывно отвозили испуганных людей в еще более отдаленные деревни, где те оставались несколько дней и ночей. Вопреки опасениям последующие ночи были спокойными и люди постепенно вернулись в свои дома. Поскольку старая Ратуша была частично разрушена, то бездомные отделы городской администрации переместились в новую ратушу на Форхештрассе (ул. Калинина), в чьих подвалах также располагался местный штаб управления и предупреждения Гражданской обороны.
В последующее время случались только незначительные воздушные налеты, но военная обстановка ухудшилась. В начале августа противник временно проник в Мемельский край, а затем пересек – вероятно в начале сентября – границу у Эбенроде (Нестеров) и Шлоссберга (Добровольск). Население и движимое имущество из восточной части этих районов и Мемельского края было позднее эвакуировано. Все мы помним те месяцы, когда около 20000 голов скота проследовало через луга Инстера невдалеке от Инстербурга. Некоторые горожане, после воздушного нападения 27 июля и последующих более слабых атак, переехали в другие области страны к своим родственникам или друзьям. Это также было разрешено сделать неработающим, женщинам, и детям. Запрещалась всякая подготовка к эвакуации в случае непосредственной угрозы со стороны врага. Подобные действия интерпретировались как пораженчество и грозили расследованием Специальным судом. Когда я в начале августа планировал возможность эвакуации города и вел переговоры с железной дорогой и пароходством в Кёнигсберге, то получил жесткий ответ от обер- президиума и правительства. “Как это понимать, а если гауляйтер узнает?!” Хороший повод для этого было найти не так просто.
В Кёнигсберге многие, вероятно, размышляли над тем, что произойдет, если враг вторгнется в Восточную Пруссию, но по инициативе гауляйтера Коха обер- президиуму было разрешено планирование действий с учетом лишь временного вторжения, которое в самый короткий срок будет устранено. Оставался открытым вопрос, каким образом можно будет в этом случае спасти склады и важное оборудование, и предотвратить их попадание в руки врага? В ответ на это обер-президиум передал муниципалитету около 150 писем под грифом “совершенно секретно”, которые были помещены в сейф, и которые должны были быть переданы адресатам по кодовому слову “Лимонница” (Zitronenfalter). Эти письма были адресованы крупным и средним промышленным и коммерческим структурам, таким как городское Коммунальное хозяйство, предприятиям Дренгвица, Туссента (Toussaint), Волленшлагера (Wollenschläger), Шмиссата (Schmissat), Енската (Enskat), типографиям, магазинам текстильных и кожаных товаров, мельницам, и т. д. Согласно этим письмам, которые в случае крайней опасности должны были быть доставлены адресатам, необходимо было немедленно начать вывоз заранее оговоренного оборудования или материалов. Далее они могли быть отправлены в различные города Восточной Пруссии, Кёнигсберг, Цинтен (Корнево), Хайлигенбайль (Мамоново), Алленштайн (ныне польский Ольштын), и другие. Эти письма так никогда и не были доставлены по назначению. Что бы произошло, если бы мы действительно однажды, в минуту опасности, действовали в соответствии с этими указаниями? Было бы просто невозможно за столь короткий срок найти столь много транспортных средств и вагонов, а также рабочих, которые демонтировали бы все это оборудование и вывезли его. Подготовка к эвакуации населения при возникновении угрозы по-прежнему не разрешалась. Гауляйтер снова и снова заявлял, что не только армия, но и простые люди вцепятся в родную землю, и никакой враг не проникнет вглубь провинции.
Однако вскоре грянули кризисные дни с 20 по 23 октября.
Предприняв неожиданное наступление, Советы подошли с севера к реке Мемель, а также вторглись с востока со стороны Шлоссберга, прошли в нескольких километрах от Гумбиннена и, пройдя через Роминтенскую пущу, ворвались в город Гольдап. Мы помним те дни, давшие нам почувствовать, что грозит Восточной Пруссии после того, как нашу родную провинцию захлестнет русский потоп.
Небо на востоке пылало красным огнем, день ото дня канонада становилась все сильнее, улицы были запружены беженцами и машинами, скотом и лошадьми. Наш город был настолько полон людьми и автомашинами, что полиция едва справлялась с этим потоком, а армейские подразделения с трудом могли пройти. Дети и жеребята, потерявшие своих матерей, бродили по улицам Инстербурга. Железнодорожный вокзал осаждали тысячи людей из приграничных районов, испуганно сидевших на своих вещах в ожидании возможности сесть на поезд.
Население города и округа было очень взволновано, озадачено, и обеспокоено, особенно после известий о страшных событиях в Вальтеркемене (Ольховатка), Неммерсдорфе (Маяковское), и Гольдапе, а появление советских танков к западу от Гумбиннена привело к тому, что поездов и транспорта для перевозки такого количества людей стало резко не хватать. Крайсляйтер, ответственный за руководство действиями, воробьем метался по провинции, а крайсляйтунг не получал никаких распоряжений от гауляйтунга. Когда же я сам связался с гауляйтунгом в Кёнигсберге и описал сложившуюся ситуацию должностному лицу по фамилии Кнут и попросил немедленно предоставить транспортные средства, то он заявил, “что у меня, вероятно, температура 44 градуса и посоветовал держать мне ноги в тепле, дабы сохранить холодную голову”. И только когда я настойчиво указал ему на возможные жертвы и панику, которые бы вызвал один единственный налет на заполненный тысячами людей вокзал, он, после длительных переговоров, пообещал мне, что постарается связаться с гауляйтером, находившемся в штаб-квартире фюрера в Растенбурге. Несмотря на все ожидания, он перезвонил мне через полчаса и сказал, что запрашиваемые поезда будут предоставлены. И в самом деле они прибыли той же ночью и присылались по требованию в последующие дни. Таким образом мы смогли освободить станцию и вывезти беженцев из города. Несмотря на слабость немецкой обороны, Советы не пошли дальше. Фронт остановился, а в некоторых местах отброшен назад. Гольдап был отбит, и в последующие несколько месяцев было относительно спокойно. После октябрьской катастрофы предпринятые Комиссаром Обороны Рейха меры значительно изменили жизнь города и района. Этими мерами были “экономическое ослабление” города Инстербурга, а также эвакуация женщин, не задействованных в военном ведомстве, детей и не служивших в фольксштурме мужчин. Из района, находившегося к востоку от линии Ангербург (польский Венгожево) - Норденбург (Крылово) – Инстербург - Кройцинген, (Большаково), пришлось эвакуировать население и скот. Местом назначения для беженцев из города и округа Инстербург был выбран район Морунген (польский Моронг) и земля Саксония. Та часть района, что находилась к западу от данной линии, продолжала мирно работать. В ноябре и декабре люди продолжали покидать не только город, но и восточную часть района, отправляясь в район Морунген. Также продолжалась работа над “экономическим ослаблением”.
Первые недели после октябрьских событий поезда, направлявшиеся в Морунген и Саксонию, и везшие стариков и женщин с детьми, были переполнены. Однако со временем, когда на фронте успокоилось, и распространились хорошо известные слухи о новом чудо-оружии и силе Восточного фронта, потребность в поездах снизилась, и многие женщины и люди преклонного возраста, не служившие в фольксштурме, вскоре вернулись, потому как не желали жить беженцами на чужбине. К тому же дома они были хорошо обеспечены топливом и продовольствием. Вследствие того, что призывы покинуть город во многих не нашли никакого отклика, то я решил отказаться от своей продовольственной карточки в пользу тех, кто в Инстербурге не имел ничего, тех, кто оказался вынужден мигрировать в наш город. Но многие из них ежедневно посещали начальника экономического и продовольственного ведомства, господина Нигиша (Rudolf Niegisch), или меня с настоятельными просьбами решить для них вопрос о карточках. Они полагали, что не существует никакой угрозы, а если она и есть, то никогда не станет критической, и поэтому нет никакой необходимости заострять на ней внимание. Господин Нигиш и я не разделяли этого мнения, потому как осознавали всю величину опасности, и нам приходилось снова и снова объяснять им, что в случае возникновения угрозы, каждый из них окажется большим бременем для тех, на кого будет возложена задача немедленно эвакуировать город. Многие из этих людей в гневе уходили, говоря, что припомнят нам это посещение. Особые проблемы создавал Региональный Продовольственный Департамент в Кёнигсберге, на который поступало множество жалоб, и нам было поручено выдавать карточки на свое усмотрение. Мы не выполнили этого распоряжения и тем самым гарантировали отъезд из города наиболее пострадавших. Однако нам трижды пришлось вывозить население из Инстербурга, поскольку люди постоянно возвращались назад. Количество остававшихся в городе инстербуржцев варьировалось от 8000 в ноябре-декабре до 10000 в начале января 1945 года (на 1939 год числилось 49000).
“Экономическое ослабление” было направлено на закрытие промышленных, коммерческих, и торговых учреждений и перевоз их в район Морунген и другие восточно-прусские районы, так как они не были необходимы для нужд армии, что в результате привело к сокращению населения Инстербурга и его окрестностей. Таким образом, в течение ноября-декабря прекратили работу не только продуктовые магазины, но и прочие точки розничной торговли, компании пекарей, мясников, ремесленные фирмы, и прочие, перебравшиеся в район Морунген и другие регионы. Также и крупные предприятия, такие как фабрики Дренгвица, Енската, Малка и Хута, мельница, печатные издания, и другие, чье оборудование было полностью или частично демонтировано, отправились в Кёнигсберг, Хайлигенбайль, Морунген, Замланд и прочие. Техническая Скорая Помощь, Ремонтно-Восстановительная служба ГО, а также время от времени Инженерно-Саперное подразделение с утра до вечера занимались демонтажем и упаковкой. По непонятным причинам было строго запрещено перемещать за пределы Восточной Пруссии не использованные машины, оборудование, запасы продовольствия, текстиля и пр. Любая попытка сделать это пресекалась, невзирая на различные угрозы. Никакие доказательства и убеждения, что производство можно немедленно наладить в другом городе Западной Германии, не действовали на гауляйтера. Все это должно было остаться в Восточной Пруссии. Даже в соседней провинции Западная Пруссия-Данциг, (между гауляйтером Кохом и гауляйтером Западной Пруссии-Данцига Форстером существовали такие же разногласия, как между “враждебными государствами”) было дозволено подобное перемещение, и оттуда гораздо проще было отправить в Рейх эвакуируемое имущество. Населению же было разрешено вывозить бытовое имущество в Рейх только в коробках, а шкафы или кровати лишь по одной штуке за раз. Отправка прочей мебели была запрещена. Что-то спасти смогли только несколько семей из нашего города. Это произошло потому, что груз не удавалось отправить достаточно далеко, и он терялся на просторах Западной Пруссии, Померании и Силезии.
Город медленно пустел, что повлияло на работу городского совета. Школы с 20 октября были полностью закрыты, а учителя – если не служили в фольксштурме – были заняты на других местах или отправлены в отпуск.
Так как работы по устранению последствий авианалетов, которые велись под руководством Отдела Городского Строительства руками иностранных рабочих, были прекращены, то их перенаправили на демонтаж эвакуируемого оборудования.
В связи с эвакуацией большей части населения также сократилось и число тех, кто получал пособие на содержание семьи и продовольственные карточки. Налоговой службе города было поручено учесть особое положение и принять во внимание отсутствие налогоплательщиков. Вскоре появилась возможность перевезти большую часть городской администрации, особенно старшего возраста и женщин в район Морунген, предназначенный для беженцев из Инстербурга, и открыть там ее филиал. Туда уезжали все, в ком не было необходимости в Инстербурге.
Главой (инстербургской) администрации Морунгена был назначен старший студенческий директор доктор Шульц (Dr. Walter Schultz), директор старшей школы для девочек Гинденбурга, поскольку муниципальный советник, доктор Сиригк (Dr. Karl Sierigk), в начале октября был призван в армию, а оба его заместителя заболели. Окружной президент правительства, доктор Роде (Herbert Rhode, 20.07.1885 – 14.02.1975), перебрался со своей администрацией из Гумбиннена, находившегося под постоянным обстрелом, в Инстербург, и занял часть помещений новой ратуши на Форхештрассе.
Гауляйтер Кох организовывал Восточный Вал и фольксштурм, и постоянно заявлял, что для населения не существует никакой опасности. Армия и фольксштурм получили новые позиции, оснащенные противотанковыми рвами, а также “горшками” Коха (Оборонительные сооружения, похожие на кольца бетонного канализационного коллектора), якобы способными остановить любое наступление врага. Генерал-полковник Рейнхард, по случаю приведения к присяге фольсксштурма на Инстербургском стадионе, сказал, что удержит фронт. Но все мы прекрасно знали, что на Восточном фронте испытывался крайний недостаток сил. В Инстербурге теперь был свой комендант, разместившийся в дивизионном здании (старая больница, возле водонапорной башни). Он постоянно держал меня в курсе ситуации и поэтому уже в ноябре я знал, что Советы разворачивают три больших ударных армии. Одна с востока, со стороны Гумбиннена, в направлении удара на Кёнигсберг, другая с востока, со стороны Цихенау, в направлении на Данциг-Эльбинг, и третья, являвшаяся самой сильной группировкой, в районе Варшавы, приготовилась наступать на Берлин. Хотя немецкое командование все это знало, но продолжало оголять восточный фронт, перебрасывая многочисленные подразделения на запад, в стремлении начать бессмысленное наступление в Арденнах.
В начале ноября всякий проницательный человек уже понимал, что скорое вторжение врага вглубь Восточной Пруссии не только возможно, но вполне вероятно. Тем не менее, гауляйтер Кох запретил дальнейшее планирование и подготовку к эвакуации и спасению людей в случае наивысшей опасности. Если бы на фронте произошли изменения, то пришлось бы прибегнуть к “импровизации”. Те, кто сомневался в окончательной победе и силе Восточного фронта, объявлялись паникерами и пораженцами, и к ним применялись самые суровые меры. Подобное отношение и точка зрения властей провинции выглядели преступлением против беззащитного населения в чрезвычайной ситуации, и сегодня я рад, что не потакал им и действовал вопреки.
В начале ноября я разработал подробный план срочной эвакуации города Инстербург в случае возникновения наивысшей опасности. Он содержал подробные меры для администрации, хозяйства, полиции, организаций, учреждений, предприятий, транспорта, а также положения о сигналах, местах сбора, транспортировке населения, и т.д.. Были заключены договоренности с железной дорогой и транспортной службой в отношении грузовых и легковых автомобилей, расписаны задачи компетентных органов и отдельных лиц. Этот план сразу же дал положительный эффект. Он оказал определенное успокоение на часть населения и особенно на власти, потому как теперь они знали, что на случай опасности приготовления сделаны. Свой долг особенно образцово исполняли женщины в администрации, которые раньше часто задавались тревожным вопросом: “Сумеем ли мы уйти, когда придет время?” Большие опасения, что подготовка к эвакуации станет известна гауляйтеру, оказались необоснованными. Но все, кто что-то знал или участвовал в этом об этом, молчали. Да и я всего лишь мог попросить их держать рот на замке. Особенно мы должны благодарить, в частности, окружного президента доктора Роде, который был посвящен во все мельчайшие подробности подготовки к эвакуации. Он молча содействовал и ничего не сообщил об этих противоправных действиях в Кёнигсберг.
Рассказывает оберлейтенант полиции Оттенберг: “Поезд за поездом городские предприятия вывозили свое оборудование и материалы вглубь провинции. Остались только те компании, которые были необходимы для поддержания жизнедеятельности населения, да и то только до тех пор когда церковные колокола не объявят о полной эвакуации. До тех пор, однако, многое еще предстояло спланировать и подготовить, принимая во внимание защиту населения от ожидаемых авиаударов и заботу о том, чтобы оставшиеся смогли своевременно покинуть город. Какие испытания при этом выпали на долю городского совета и другие компетентные органы может оценить лишь тот, кто принимал в этом участие. На город продолжали совершаться авианалеты, хотя по сравнению с июльским их можно было расценивать как незначительные.
Днем и ночью бургомистр приглашал своих ближайших коллег для консультаций. Я помню в его окружении медицинского советника доктора Фэрбера (Dr. Gerhard Faerber), ветеринарного советника доктора Якобсена (Dr. Jacobsen), главу Гражданской Обороны господина Зигера (Zieger), главу Благотворительного Фонда господина Бекера (Becker), господ Аппеля (Appel), Риеля (Hermann Riehl), Дренгвица (Drengwitz), доктора Хейнтза (Dr. Walter Heintz), капитана полиции Салевски (Otto Salewski), капитана пожарной полиции Киндта (Kindt), служащих Гражданской Обороны товарищей Матзикейта (Matzigkeit) и Бауманна (Baumann), начальников полицейских участков Шабловски (Franz Schablowski) и Верфассера (Verfasser), и многих других, чьи имена я хотел бы назвать, но память уже не позволяет".
В отличие от предыдущих лет, декабрь принес в Инстербург облачную и промозглую погоду, местами с моросящим дождем и мокрым снегом. Небо главным образом было пасмурным, и мы радовались этому, поскольку справедливо считали, что враг начнет свое наступление в ясную и морозную погоду.
За исключением нескольких упавших накануне бомб и раненых мы провели Рождество относительно спокойно, но в душе царила тоска, потому что мы догадывались о том, что это последний наш праздник в Инстербурге. Те же горожане, что служили в фольксштурме, отметили Рождество в окопах в Эйхвальдском лесу, между Фелдеком (Дальняя Вязовка) и Луизенбергом (Зеленый Бор).
В те дни я впервые понял, насколько хорошо организована вражеская разведка. Однажды, где-то между Рождеством и Новым годом, военный комендант, генерал Дормаген (Karl Hans Dormagen, 17.01.1890 – 14.01.1969), проинформировал меня о сложившейся ситуации. Выглядел он очень подавленным. На мой вопрос, что стряслось, и не поступали ли дурные вести в ходе его ежедневных запросов в штабы 3 и 4 армий, он ответил, что все обстоит печально. Около восьми дней тому назад, на участке между двумя дивизиями, русские прокричали в громкоговоритель: “До свидания! Всего вам доброго, вскоре вы встретитесь с нашими товарищами в Венгрии, так как вас отправляют туда”. Получив сообщение об этом инциденте штабы 3 и 4 армий оказались очень удивлены, так как ничего об этом не знали. Генерал Дормаген сказал мне, что сегодня утром упомянутые дивизии действительно отправились в Венгрию. Насколько хорошо работала русская разведка, настолько плохо работало наше собственное командование.
В этом контексте интересен следующий доклад районного лесничего, Поля Нагеля (Paul Nagel) из Эйхенберга (Лесное): “В августе 1944 года военное руководство решило, что Эйхвальдерский лес может послужить хорошим местом для постройки линии обороны. Для ее строительства был вызван и я в качестве лесничего. Вскоре был прислан строительный батальон, работавший там в течение месяца. Позже прибыло множество гражданских лиц, занявшихся рытьем противотанковых рвов. В октябре и ноябре там был размещен фольксштурм из Мемеля, который в начале декабря 1944 года сменил фольксштурм из Инстербурга. В начале января он был усилен фольксштурмом из Гольдапа, занявшим позиции в Эйхвальдерском лесу.”
Начало января было отмечено улучшением погоды. Начались морозы и выпал снег, а 13 января, около 7 часов утра, мы услышали рокот, который приняли за движущиеся через Инстербург танки. Но вскоре стало известно, что русские предприняли крупное наступление и открыли двухчасовой ураганный огонь по немецким позициям. В первые дни наступления, одновременно начавшегося по всему восточному фронту, советским войскам удалось прорвать оборону лишь в нескольких местах, особенно к западу от Трапённерского леса и Шлоссберга. К 17 января, однако, им удался глубокий танковый прорыв, а 18 января в Жиллене (Жилино) и Грюнхейде (Калужское) они перерезали железнодорожную линию Инстербург-Тильзит и подошли вплотную к Эйхвальдерскому лесу. 19 января, приблизительно в 4.30, по телефону, я получил приказ Комиссара Обороны Рейха приступить к эвакуации города Инстербург, переданный мне через крайсляйтера. Спешить не рекомендовалось, поскольку есть еще 5 дней в запасе. Коммунальное хозяйство не должно быть парализовано, а промышленные предприятия, такие как пивоваренный завод, фабрика Дренгвица, и другие, включая фермы, вывозить еще рано, и нужно ждать специального на то приказа. Вполне возможно, что ситуация еще улучшится. Но команда эвакуировать городские предприятия так никогда и не поступила. Приказ об общей эвакуации стал последним, который я получил от высшего руководства.
Крайсляйтер, в чьи обязанности вменялось руководство действиями, согласно моим сведениям находился в те кризисные дни в районе, где занимался эвакуацией сельского населения. Немедленно после получения приказа об эвакуации жители были подняты по тревоге, но не звоном колоколов и выстрелами на уличных перекрестках, как это было изначально оговорено в случае внезапного нападения врага, а устно через громкоговоритель, что было организовано учителем Е. Шульцем (Erwin Schulz) и учителем средней школы Нётцелем (Kurt Noetzel).
Так как по мнению Кёнигсберга непосредственной опасности не существовало, то у нас не было оснований излишне беспокоить население. Как было предусмотрено планом эвакуации у меня сразу же, перед рассветом, собрались директора предприятий, руководители органов власти, начальники отделов городского хозяйства, полиции, пожарной полиции, различных организаций и другие. Стало происходить то, на что я и не смел надеяться. Теоретически план эвакуации оправдал себя вплоть до мельчайших деталей. Образцово исполняя свой долг, каждый делал то, что ему было поручено.
Эвакуация населения началась утром обычными и специальными поездами, грузовыми и легковыми машинами и, невзирая на внутреннее напряжение и близость врага, все проходило спокойно и без особой спешки. Когда в первой половине этого дня, несмотря на неоднократные звонки из Кёнигсберга, я так и не получил команды на эвакуацию предприятий, то сам отдал такое распоряжение. Поэтому большая их часть начала вывозиться в пятницу (19 января). Должностные лица и служащие администрации, еще остававшиеся в Инстербурге, частью на поездах, а частью на автобусах, были отправлены в Морунген. Только женщинам-служащим я позволил сразу уехать в приемный пункт в Саксонии или другие районы Рейха, после чего они должны были доложить о прибытии. Несмотря на то, что данное распоряжение шло вразрез с указаниями из Кёнигсберга, оно казалось вполне уместным. Наряду с эвакуацией городского населения необходимо было вывезти все самое ценное оборудование и материалы, которые не должны были попасть в руки врага. Особенно это касалось авторемонтных мастерских и шерстопрядильной фабрики Туссента, которые еще не были вывезены, поскольку работали на Вермахт. В первую очередь нужно было снять важные части с тех машин и оборудования, которое невозможно было эвакуировать, дабы враг не смог ими воспользоваться.
Этот, так называемый “паралич” наиболее важных предприятий, начавшийся в пятницу, был закончен в субботу, 20 января. Итак, все это происходило в пятницу, 19 января и, несмотря на страх перед происходившими событиями, все проходило абсолютно спокойно, хотя враг уже прошел большую часть Эйхвальдерского леса и сражался с нашим фольсштурмом из Инстербурга, несшим значительные потери. Там погиб и директор Кёлер (Köhler), глава нашей городской гимназии.
19 января и в ночь на 20 января город покинуло приблизительно от половины до двух третей населения Инстербурга. При этом особенно отличились господа Шульц и Нётцель. Очень превосходно проявила себя наша полиция под руководством капитана Салевски, глав участков Оттенберга и Шабловски, участкового лейтенанта Матзикейта и мастера Бауманна. Некоторые инстербуржцы, вероятно, обязаны им своими жизнями. Для меня было особенно больно узнать впоследствии, что капитан Салевски и его супруга (Hildegard Salewski), находившиеся в Кёнигсберге на момент капитуляции этого города, погибли.
До утра 20 января враг не мешал ведению эвакуации. Более не поступало никаких распоряжений, хотя местная организация Гражданской обороны все еще имела телефонную и радиосвязь с Кёнигсбергом. Контакт я продолжал сохранять только с окружным президентом, перенесшим свою штаб-квартиру в Норкиттен (Междуречье).
Утром 20 января, около 9 или 10 часов – как раз должны были отъезжать последние автобусы с членами городского совета во главе с директором Аппелем – русские начали крупный трехчасовой авианалет на город. Я только- только закончил последнее собрание, когда первая волна русский бомбардировщиков начала свою атаку. Последний раз взвыли сирены в Инстербурге и на этот раз, как и в последние несколько месяцев, поскольку фронт находился очень близко к городу, уже после того, как упали первые бомбы. Волна за волной до полудня на город сыпались обычные и зажигательные бомбы, вызывая большие пожары и разрушения, особенно на Гинденбургштрассе (ул. Ленина) и Луизенштрассе (ул. Тельмана), Альтер-Маркт, Маркграфенплац, Вильгельмштрассе (ул. Пионерская), Зирштрассе (ул. Калининградская), на Каралинерском шоссе (ул. Ленинградская) и во многих других местах.
Пожарная полиция начала тушение пожаров еще во время налета, но ее работа весьма затруднялась сильным морозом и постоянным воздействием противника. Невзирая на это она исполнила свой долг превосходно и ликвидировала множество пожаров. Это было необходимо сделать, потому что оставалась еще слабая надежда, что ситуация в последнюю минуту стабилизируется.
Во время этого налета по городским улицам продолжали разъезжать машины с громкоговорителями, призывавшими жителей покинуть город. Они очень сильно пострадали от осколков бомб. Поскольку город практически опустел, то при этом нападении погибло всего около 30 человек. Отлично сработала санитарно-медицинская служба Гражданской обороны под руководством господина Нойманна (Neumann).
Когда около 13 часов дня улетели последние вражеские бомбардировщики, мы собрали последние автобусы и собрались перед командным пунктом Гражданской обороны, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Нас было очень мало, но чувство долга останавливало нас от того, чтобы сразу покинуть горящий город.
Я до сих пор помню разговор с городским суперинтендантом Фюгом (Füg), который не хотел уезжать, так как считал, что должен похоронить жертвы налета, да и из Кёнигсберга все еще не поступало указаний оставить город. Я имел право дать такое распоряжение, но суперинтендант покинул город только после того, как предал земле всех мертвецов.
Вскоре после полудня начались небольшие воздушные налеты. Когда мы около 15 часов собрались в моем командном пункте на Форхештрассе на оперативное совещание, мне сообщили, что враг развернул свою артиллерию в районе Фельдека (Загорское) и в ближайшее время нужно ожидать артобстрела города. В связи с этим всякая работа оказалась парализована.
В отправленный по маршруту Альтер-Маркт, Гинденбургштрассе, Беловштрассе (ул. Спортивная), водонапорная башня, автомобиль с громкоговорителем попала бомба, полностью выведя его из строя. В последний раз зазвонили колокола Лютеркирхи, дабы еще раз призвать покинуть город тех, кто еще оставался, несмотря на все предупреждения.
Эвакуация города завершилась во второй половине дня, 20 января. Оберлейтенант Оттенберг писал: “Вскоре после этого зазвонили церковные колокола и оставшиеся инстербуржцы поняли, что настало время покинуть город. Лишь командный пункт в городской администрации с центром Гражданской обороны, под руководством бургомистра, пожарные и полицейские обоих участков по- прежнему оставались на своих местах до поступления соответствующего распоряжения. Также оставался минимальный «костяк» имперской почты и железной дороги. Движение поездов на Кёнигсберг все еще не было прервано. Едва отгремели церковные колокола, как оставшееся население пришло в движение. Жители покидали город главным образом на автомобилях и запряженных лошадьми повозках в направлении Гердауэна (Железнодорожный) по Иммельманштрассе. Пешие торопились на вокзал. Муниципалитет договорился с железной дорогой, чтобы оставшемуся населению была предоставлена возможность уехать. Сам город в это время находился под постоянным обстрелом.”
Большая неудача постигла во время отъезда мясника Густава Беринга (Gustav Behring). Когда он проезжал на своей груженой повозке, запряженной двумя лошадьми, мимо кафе “Мельница” (ныне перекресток ул.Калининградская и ул. Садовая), то обе его лошади были убиты осколками разорвавшегося снаряда. Сам Беринг, его работник Хаген (Hagen) и продавщица, сидевшие в повозке, не пострадали. Беспомощно взирал Густав Беринг на то, как мимо него проплывал поток машин и повозок, спеша покинуть город. Никто не помогал ему, но при каждом удобном случае он старался оказаться полезным другим и протягивал им руку помощи. Я оказался свидетелем этого несчастья, поскольку случайно оказался в том районе, и был до крайности возмущен людской черствостью. Я упоминаю этот случай в своем докладе, хотя это очень неприятно. Надеюсь, что те, кто находился тогда там, прочитают эти строки и снова об этом вспомнят. Однако нужно было помочь Густаву Берингу и я в принудительном порядке остановил проезжавшую мимо телегу с лошадьми и прицепил к ней его повозку. Мертвые лошади были перевезены на патрульной полицейской машине на Шприценштрассе. Позже я повстречал Беринга в мясной лавке в Прейсиш-Эйлау (Багратионовск), где он работал продавцом. В благодарность за мою помощь в Инстербурге он продал мне кусок бекона.
Про обстановку на вокзале пишет служащий железной дороги Август Картариус (August Cartarius): “До последнего дня, 20 января 1945 года, товарная станция была забита кроватями, кушетками, диванами, креслами, и пр., ожидавшими отправки. Однако к погрузке допускались лишь те предметы мебели, которые служили местом для сна. В 18.00 приемка вещей завершилась. В 19.00 закончилась погрузка в товарные вагоны. Но хотя грузовые составы и отправлялись из Инстербурга, они не могли покинуть пределы Восточной Пруссии. В то же время кассы были осаждаемы желающими уехать рабочими, служащими, и чиновниками, особенно после того как случился большой авианалет. Не было никого, кто закончив в пятницу свою работу отправился бы на выходные, получив приказ со станции явиться в субботу с вещами на службу. Я полагаю, что все, кто оказался достаточно разумен, пришли утром на работу с тем скарбом, который можно было унести в руках. Во второй половине дня пассажирский состав наконец-то вывез в сторону Кёнигсберга всех ставших бесполезными здесь людей. Многим было дозволено отправиться прямо на запад и там встать на учет в приемном пункте.
В 16.00 (20 января) снова начался убийственный налет. Пассажирский поезд был битком набит людьми и едва покинул 2 перрон. Он находился на мосту (над туннелем), когда две бомбы угодили в 1 перрон, разнеся кассу для обилечивания. Был убит один железнодорожник, а второй тяжело ранен. Перегруженный состав успел избежать беды. Мы, продолжавшие нести свою службу, не знали как долго все это продлится.
Русские уже были недалеко от Инстербурга. Можно было слышать как работает их артиллерия. Пассажирский вокзал и товарная станция днем обстреливались с низколетящих самолетов. Работа периодически приостанавливалась. Люди, к счастью при этом не пострадали. К вечеру русские перенесли огонь своей артиллерии. С этого времени и до поздней ночи они били по западному выезду из города. 20 января, около 24 часов, на небольшой полустанок подошел товарный поезд. Мы уехали примерно в полпервого-ночи 21 января 1945 года.”
Как сообщил мне военный комендант, генерал Дормаген, враг уже достиг окрестностей Шприндта, а также приближался к городу с севера. Когда начался обстрел, то мы заметили, что снаряды в основном ложились в районе вокзала и Зирштрассе.
Вечером, во время обхода города, я уже не встречал тех, кто не должен был оставаться в Инстербурге. И это было хорошо, поскольку военная обстановка значительно ухудшилась. Враг подошел к Марктхаузену (Высокое), а отдельные танки противника сделали небезопасной дорогу Инстербург-Кёнигсберг.
Вечером, 20 числа, в Инстербурге, за исключением нескольких военнослужащих Вермахта, главным образом относившихся к тыловым службам, оставался инстербургский фольксштурм, находившийся в Альтхофе и не имевший тяжелого вооружения, а также полиция, пожарные, санитарно-медицинская служба, части Технической Скорой Помощи, и эвакуационная команда, насчитывавшая около 25 человек, и располагавшая одним грузовиком и несколькими легковыми автомашинами.
В состав эвакуационной команды входили господа Нигиш, Отто Хаген, Дюбойс (Dubois), Хольц (Holz, полицейский), Рихард Нойманн, Рабашюс (Rabaschus), кондитер Гертнер (Gertner), коммерсант Хейнахер (Heinacher) и другие. В рядах фольксштурма числились господа Падеффке (Padeffke), и ректор Радке (Radtke). Во второй половине дня мне, от имени окружного президента позвонил руководитель отдела департамента окружной полиции, оберлейтенант Шрёдер, и спросил, почему мы еще не оставили Инстербург, так как военная обстановка складывалась таким образом, что прихода врага можно ожидать в течение этой ночи. Но поскольку комендант убедил меня в том, что положение еще не настолько серьезно, я посчитал правильным остаться в городе. Пришедшая в наш родной город ночь для всех, кто еще оставался в нем, пожалуй стала незабываемой, потому как все мы знали, что скоро придет враг. Стоял сильный мороз, электростанция была частично разрушена, а ее оборудование парализовано, так что не было ни света, ни воды, так как работа водоканала была прекращена. Едва потушенные пожары постепенно разгорелись вновь, а обстрел усилился. Ф. Ландманн, ушедший вечером из города с командой Гражданской Обороны, пишет: “Вечером 20 января горящий город представлял жуткое зрелище. Он был укрыт густым облаком дыма. Небо было кроваво-красным. Небольшие одномоторные самолеты сбрасывали фугасные и осколочные бомбы.”
Несмотря на наше угрюмое настроение и неуверенность в том, чего нам ждать в ближайшие несколько часов, мы были рады тому, что удалось вывести население из Инстербурга. Как я узнал позже, в субботу в Инстербург из Кёнигсберга приезжали члены СД (внутрипартийная служба безопасности НСДАП), чтобы ознакомиться с положением и проконтролировать деятельность различных служб. Тогда мы об этом не знали.
В субботу и в ночь на воскресенье мы дважды оказывались в весьма неприятной ситуации.
Когда, во второй половине дня, я вернулся от военного коменданта на командный пункт, расположенный на Форхештрассе, то узнал, что пожарные уехали из города. Мне сообщили, что в мое отсутствие некий высокий чин пожарной полиции Инстербурга отдал такой приказ, посчитав, что город потерян. Мой гнев был особенно сильным, так как пожары разгорелись вновь. К тому же снова загорелся угловой дом на пересечении Гинденбургштрассе- Форхештрассе, расположенный рядом с Ратушей. Для командного пункта, а также для радио- и телефонной связи, это была прямая угроза. Члены эвакуационной команды пытались таскать ведрами скопившуюся в подвале воду для тушения этого пожара, но у них мало что получалось. Наконец уехавшие пожарные были настигнуты в районе Дидлакена (Тельманово)-Йенихена (Свобода) посланным за ними мотоциклистом и возвращены назад. Им удалось ликвидировать большую угрозу от огня, которую ранее отряд Вермахта пытался устранить при помощи фаустпатронов, взорвав два дома на Гинденбургштрассе. Пожарные проделали огромную работу, несмотря на то, что насквозь промокли на сильном морозе и находились под непрерывным обстрелом.
Пишет капитан Киндт, в настоящее время начальник Пожарной охраны в Гамбурге: “Тушение пожаров было в самом разгаре… Вдруг, что это? Звонят колокола Лютеркирхи!
Город должен быть оставлен немедленно. Я получил приказ от оберлейтенанта Шрёдера из окружного правительства Гумбиннена, работавшего в Инстербурге, приказ сразу прекратить тушение пожаров, а пожарной команде покинуть город в направлении Норденбурга. Мы свернули все свое оборудование и как было оговорено собрались во дворе пожарной охраны.
Погрузка прошла точно по графику и около 15.30 последняя машина покинула пожарную станцию. Напоследок я зашел в свой кабинет, заглянул в квартиру, и взяв лейтенанта Шульца также поехал в сторону Норденбурга. Возле кирпичного завода Паулата мы остановились и оглянулись на город. Пожары, бушевавшие на Вильгельмштрассе, разгорелись вновь. Небо над Инстербургом было красным и таким же на востоке.
Состав пожарной полиции был таковым:
26 активных членов пожарной полиции Инстербурга.
22 члена Гражданской обороны
22 члена пожарной команды Гитлер-Югенда
32 члена пожарной полиции Минска (?)
плюс 15 транспортных средств, включая 3 легковых машины.
Неподалеку от Йенихена в сумерках нас нагнал полицейский Нагель из Инстербурга и передал приказ от начальника Полиции Порядка (Ordnungspolizei) из Кёнигсберга: «Пожарной полиции Инстербурга немедленно вернуться для тушения пожаров» Почему? Возможно, что что-то пошло не так. Как начальник мог сделать такое распоряжение, не зная положения в Инстербурге? Или сигнал об эвакуации был ошибочным? Но приказ есть приказ. Я сразу же поехал на своей машине в Инстербург и откомандировал лейтенанта Шульца вернуть из Норденбурга три большие пожарные машины. Все остальные машины, собравшиеся в Норденбурге в деревянном сарае, оставались там до следующего распоряжения.
Прибыв на Форхештрассе, в местное отделение Гражданской обороны, я заметил, что возникли новые возгорания, некоторые из которых превратились в крупные пожары. Большой угловой дом на пересечении Гинденбургштрассе-Форхештрассе (ювелира и часовщика Кейселя) пылал и от него летели искры, угрожая поджечь здание полицейского управления на Форхештрассе, в котором располагался командный пункт. Возвращавшиеся назад три машины были остановлены фельджандармерией на дороге в Инстербург. Жандармам было приказано не пускать в Инстербург никакие транспортные средства, так как город, по всей видимости, был оставлен Вермахтом. В результате они прибыли с большим опозданием только ночью. Большие пожары в это время полыхали в кинотеатре «Капитолий» (Гинденбургштрассе), на Вассергассе, а также на Густав- Линденаунштрассе. Русские подошли к Георгенбургу и принялись обстреливать город. На улице стало находиться опасно. Три пожарных автомобиля использовались главным образом на Гинденбургштрассе, но перед масштабными пожарами оказались бессильны. С другой стороны при сложившихся обстоятельствах нам была очевидна тщетность всех прилагаемых усилий. В воскресенье, 21.01.45, в 15.00, мы получили от доктора Вандера окончательную отставку.”
Участковый лейтенант полиции Матзикейт так описывал эти часы: “В субботу, 20.01., Инстербург подвергся обстрелу тяжелой артиллерии с востока. Альтер Маркт, Эрих-Кохштрассе (Кёнигсбергерштрассе), Зирштрассе, и дорога на Кёенигсберг особенно страдали от непрерывного огня. Вокзал и Почта получили тяжелые повреждения. Была налажена телефонная связь, а также прямая линия с главным полицейским управлением, сохранявшиеся до 23.30 часов. В водопроводных трубах оставалось еще немного воды, чтобы подавать ее на первые этажи зданий. Таким образом был предотвращен возникший очаг возгорания в доме Крюгера и Обербека (Krüger & Oberbeck), рядом с новой ратушей. В ночь с субботы на воскресенье члены местной организации ГО ведрами таскали воду для его тушения. Пожарные уже в субботу покинули город и успели прилично удалиться в юго-западном направлении.
Сирены воздушной тревоги были отменены после последнего крупного налета. На улицах не было ни души. Город горел в нескольких местах. Не было больше никого, кто мог бы его потушить. Улицы были усыпаны обломками зданий, балками, оборванными проводами. Повсюду были воронки от бомб и снарядов. Ночью город являл собой призрачную картину. Мы слышали лишь треск пламени и регулярные взрывы. Издалека отчетливо слышалась винтовочная и пулеметная стрельба.”
Рискованными были те часы, когда у нас в Инстербурге не было ни одного врача, ни в Вермахте, ни в фольксштурме, ни в Эвакуационной команде, ни в полиции. Господин Броесе (Dr. Otto Broese) был болен, и лишь санитарно-медицинская служба под руководством господина Нойманна осуществляла уход за многочисленными ранеными. Лишь после длительных телефонных переговоров с генералом медицинской службы, доктором Эхлебеном (Dr. Ehleben), находившимся в Кёнигсберге, к нам после полуночи прибыл врач, доктор Мюнх (Dr. Münch) из Тремпена (Новостроево). Обстрел, который поначалу был очень сильным постепенно немного стих и заново возобновился уже после рассвета.
Воскресенье, 21.01.1945, выдалось холодным и пасмурным, и для нас это было хорошо, так как всего лишь несколько вражеских самолетов было замечено в воздухе. Последний обоз, принадлежавший Городскому Хозяйству, в утренние часы отправился в сторону Хайлигенбайля. При обходе улиц было видно, что людей в городе не осталось. Возможно, что в подвалах и попрятались те одиночки, кто не желал добровольно покидать Инстербург, и ждал пришествия врага.
В первой половине дня на аэродроме были взорваны последние оставшиеся самолеты, принадлежавшие Люфтваффе. Последний комендант аэродрома, полковник фон Буссе (Joachim von Busse, 14.05.1893 – 21.01.1945), покончил жизнь самоубийством. Между тем враг подошел к Вальдгартену (Waldgarten) и управлению Продовольственного снабжения на Тильзитерштрассе и помимо артиллерии стал обстреливать город из минометов.
Теперь, когда опасность нависла с востока и с севера, и нужно было готовиться к скорому прорыву врага в центр города, я решил покинуть Инстербург вместе с Эвакуационной командой во второй половине дня, 21 января, и поначалу отправиться в Шульценхоф (Зеленцово), который наметил в качестве места для ночевки.
Если следующим утром еще останется возможность попасть в город, то нужно будет попытаться вывезти все оставшееся продовольствие и другие припасы. Для этой цели начальник автопарка, господин Григолейт (Grigoleit), должен был оставаться с несколькими автомобилями в районе Йенихена (Свобода) на Норденбургском шоссе (часть ул. Победы южнее железной дороги). Полиция под командованием капитана Салевски и начальников участков оберлейтенантов Оттенберга и Шабловски была подчинена Вермахту. В соответствии со строжайшим приказом Гиммлера полиции дозволялось покидать свои посты только с боевыми частями. На месте оставались также небольшие подразделения фольксштурма, сосредоточившиеся в районе Альтхофа.
Оберлейтенант полиции Оттенберг так описывает последние часы: “В воскресенье, 21 января 1945 года, русские в предполуденные часы достигли Георгенбурга, а во второй половине дня захватили конезавод Цвион (Доваторовка). С этого направления слышалась артиллерийская канонада. Драма Инстербурга быстро приближалась к своему апогею. Город, а особенно вокзал, находился под постоянным орудийным обстрелом. Второй полицейский участок, располагавшийся в «Дассауэр Хоф» не мог больше там находиться. Поэтому служащие этого района присоединились к своим товарищам из 1-го полицейского участка на Шприценштрассе. Все служебные инстанции города, в том числе и полиция, должны были подчиняться военному коменданту Инстербурга. Наше пребывание в городе было вопросом лишь нескольких часов. Около полудня полиция получила указание быть готовой к уходу и ожидала дальнейших распоряжений от коменданта. Прошло еще несколько часов. Сражение к северу от города становилось все более ожесточенным. Казалось, что русские хотят обойти город.
Те, кто хотел покинуть город, уже сделали это. Русские, должно быть, удивятся тому, что никого не осталось. Планы бургомистра в этом отношении можно было считать выполненными.
Иногда поступали сообщения, что некоторые граждане, особенно преклонного возраста, не желая покидать родные дома, предпочли покончить жизнь самоубийством. Но полиция уже не могла расследовать подобные дела. После полудня я повстречал только одну женщину на Обермюленштрассе (северо-западная часть ул. Садовая) и пожилую пару на Шприценштрассе. Эта женщина, как я помню, все еще пребывала в сомнениях, стоит ли ей покидать город. Она, кажется, жила в доме, принадлежавшем фирме Гебауэр и Кляйнке (Gebauer & Kleinke). Престарелая пара проживала на Шприценштрассе, рядом с Мюленштрассе. Они решили остаться. Их имена мне не известны.
Когда кто-то говорит, что русских нельзя было уже ничем удивить, тот не служил в полиции. Наши полицейские едва смогли ускользнуть из города, и, пожалуй, стоит кое-что о них поведать.
Сразу хочу сказать, что полиция тогда уже не была такой как в мирное время. Около 75% активных ее членов находилось за границей. То есть они были задействованы в полицейских формированиях на фронте или в районах боевых действий. На их место были призваны резервисты. Речь при этом шла о мужчинах из различных профессиональных групп, призванных на службу после проверки на пригодность. Они не имели какой-либо полицейской подготовки и привлекались, время от времени, для службы в полицейских участках или других местах под руководством опытных сотрудников. Было удивительно, насколько быстро эти люди осваивались на службе в полиции, так что вскоре могли целиком исполнять полицейские функции даже без помощи кадровых служащих. Поэтому когда члены Гражданской обороны стали привлекаться к полицейской службе, то городская стража продолжала исполнять свои полицейские обязанности. Кроме того, там были задействованы и люди свободных профессий. Они не носили униформы и отличались от остальных только нарукавными повязками. Я бы хотел подчеркнуть, что они были очень храбрыми людьми, прилагавшими все свои силы для выполнения возложенных на них обязанностей. Я храню о них память и они достойны занять место в истории Инстербургской полиции.
Как уже упоминалось, полицейские обоих участков собрались на Шприценштрассе и были готовы уходить. Комендантом города был армейский генерал-майор. Его распоряжения должны были поступать в 16.00, затем в 18.00, а затем не позднее 20.00. Однако они не поступили и в 22.00. Обстрел усиливался, поэтому нам приходилось практически все время оставаться в укрытиях. Телефонной связи с нашим командным пунктом на Форхештрассе больше не существовало. Двое связных, которые должны были принести нам хоть какие-то сведения и отправленные туда в 20.00, не вернулись. В 21.30 еще двое добровольцев ушедших в том же направлении также пропали.”
О том, что происходило в это время в ратуше на Форхештрассе, сообщает участковый оберлейтенант Матзикейт. “Около 23.00 сотрудники полиции, находившиеся в Ратуше, были встревожены. Русские вступали в город с двух направлений, от моста через Ангерапп и со стороны Лютеркирхи. Полицейский участок на Шприценштрассе, обращенный тыльной стороной к Замковому озеру, оказался под обстрелом. Находившиеся там полицейские покинули город по Иммельманштрассе в направлении Дидлакена (Тельманово). Военный комендант и его штаб покинули город внезапно, не предупредив полицейского офицера связи. Теперь и нам нужно было уезжать. Управление полиции порядка в Кёнигсберге было поставлено в известность еще до того, как исправная телефонная линия была уничтожена.
Мы попытались выехать из города по Зирштрассе. По Альтер Маркт велся пулеметный и минометный огонь со стороны Белильного поля (ныне городской парк) за Лютеркирхой. Мы пересекли ее бегом. Пройдя по Шприценштрассе и Кёнигсбергерштрассе попробовали пересечь мост в конце последней из этих улиц. Там мы были встречены плотным огнем пехоты противника со стороны набережной Замкового озера. Повернув назад прошли по Обермюленштрассе, Нойер Маркт, и Фридрихштрассе, до Туннельштрассе. За все это время мы не увидели на улицах никаких немецких войск. Как мы позже узнали, войска были выведены через Туннель/Кляйнбанштрассе. На Нойер Маркт мы повстречали двух раненых немецких солдат, которые ничего не знали об этом. Они присоединились к нам.
В Туннеле мы были остановлены немецкой поисковой группой. Здесь собрались остатки войск, желавшие предпринять контратаку. Мы обязаны были поддержать их. Но поскольку не имели необходимого снаряжения для этого, то вынуждены были уйти.
Наш путь пролегал по грунтовой дороге мимо аэродрома, который находился под сильным обстрелом. Ночь была очень холодной, шел снег, повсюду были заносы. На дорогах был гололед. О передвижении на машинах не могло быть и речи, так как их приходилось постоянно толкать. Путешествие протекало молча. Мы были сильно подавлены — мы убегали. Наша надежда таяла. У всех на глазах стояли слезы.
Справа от нас горела деревня Нойендорф (Загородное). Дорога на Кёнигсберг уже была заблокирована русскими.
Мы решили двигаться в направлении Гердауэна. Неожиданно спереди раздался крик: «Танки справа!» Возник тревожный вопрос — немецкие или русские? Через минуту он разрешился. Это были немецкие танки. Черные кресты отчетливо выделялись на фоне ясной и снежной ночи. Мы вздохнули с облегчением и продолжили наш путь в сторону Йенихена. Там мы нашли всех наших товарищей. Даже два последних подтянулись. Это были оберлейтенант Оттенберг и полицейский Ленувейт (Franz Lenuweit). Они покинули город примерно в 0.30. Теперь мы были вместе.”
О событиях на Шприценштрассе сообщает оберлейтенант полиции Оттенберг: “В 22.30 мы вдруг услышали в городе пулеметную стрельбу. Все столпились у дверей. Когда мы стояли у входа в 1-й полицейский участок, на Альтер Маркт стали раздаваться выстрелы, похожие на пушечные. Мы предположили, что это были фаустпатроны. Трассирующие пули, мелькавшие через Замковое озеро, били по Тейхгассе в районе бывшего молокозавода Брандстадера. Мы оказались в ловушке. Со стороны замка и Театрштрассе (ул. Толстого) раздавалась сильная пулеметная стрельба.
Спасение казалось возможным только по Шприценштрассе в сторону молокозавода Брандстадера (Brandstädter), и полицейские, запрыгнув на свои навьюченные велосипеды, стали уезжать. Нашим первым пунктом назначения был Йенихен.
В то время как мои товарищи двинулись прочь, я попытался добраться до командного пункта на Форхештрассе, потому что был ответственен за руководство полицией. На перекрестке Кёнигсбергерштрассе (у кафе Мельница) мне попались три солдата, которые шли с фаустпатронами от Альтер Маркт. Я пытался выяснить у этих вояк о сложившемся положении. От них я узнал, что русские при помощи минометов или пехотных орудий стали обстреливать Альтер Маркт со стороны Радужного моста, что находился за Лютеркирхой.
Другое русское подразделение захватило старый замок. Из-за того, что мост на Кёнигсбергерштрассе находился под пулеметным огнем (трассирующим), а также, как было уже сказано, через Тейхгассе обстреливалась Шприценштрассе, то пришлось сделать вывод, что русская штурмовая группа в это время находилась неподалеку от той части Шприценштрассе, что примыкала к Замковому озеру. Между тем, артиллерийский обстрел на Альтер Маркт стих, тогда как усилился огонь из стрелкового оружия со стороны замка и Театрштрассе.
На выезде из города в направлении Зирштрассе был виден огромный пожар. По моему мнению, это горела столярная мастерская Рекзе (Reckzeh) или Шешонка (Scheschonka).
C того же самого направления слышался пулеметный огонь. Должно быть русские уже перекрыли дорогу на Кёнигсберг.
Город горел в нескольких местах. Солдаты, наконец, сообщили, что местом их сбора является Нойендорф и двинулись дальше. Кроме этих трех солдат я больше в том районе никого не видел.
Было около 23.00. Мой велосипед с вещами все еще находился перед 1-м полицейским участком. Здесь необходимо упомянуть о том, о чем я узнал позже. За последние полчаса на командном пункте, на Форхештрассе, получили известие, что полицейские на Шприценштрассе подверглись нападению. Туда был отправлен разведывательный патруль, который установил, что полицейские уже ушли. После этого командный пункт был оставлен. Таким образом, связь с ним была невозможна, и позже я нашел его покинутым.
Однако в тот момент я, еще намереваясь наладить связь с командным пунктом, пытался найти кого-нибудь из своих уехавших товарищей, так как на душе у меня становилось все более жутко. Я полагал, что они двинулись по Цигельштрассе и потому пошел в том направлении. На самом деле они проехали через Обермюленштрассе, Нойер Маркт, Паркинг, и Туннельштрассе.
Когда я подошел к железнодорожному переезду на Цигельштрассе, то увидел там противотанковые орудия. После того, как я попытался здесь выяснить ситуацию, то встретил своего товарища Ленувейта. Мы очень обрадовались нашей встрече. От него я узнал, что командный пункт и комендант покинули город. Также он сообщил, что все наши товарищи ушли в направлении Йенихена. Услышав это, я немного успокоился. Ленувейт сказал, что его велосипед с багажом все еще находится в командном пункте на Форхештрассе. Мои вещи также все еще находились на Шприценштрассе. Мы решили все это забрать.
Между тем началась очень сильная пулеметная стрельба на Герихтсштрассе, около здания районного суда (более известного как Гестапо).
Мы более не могли проследовать по маршруту Цигельштрассе- Кёнигсбергерштрассе. Поэтому мы прошли от памятника Германии через Долину Стрелков, поднялись по крутой лестнице к саду Рёпке, пересекли Нойер Маркт, и дошли до Форхештрассе, так и не встретив ни одного человека. В командном пункте все еще горела сальная свеча в 5 сантиметров длиной. Ленувейт же нашел свой велосипед с багажом, чему оказался очень обрадован.
Добраться до моих вещей на Шприценшрассе было гораздо более опасной затеей. Я попробовал это сделать и у меня получилось. Ленувейт ждал меня на углу Вильгельмштрассе-Форхештрассе, у дома Шмидта (Вильгельмштрассе 36-37), пока я не вернулся с велосипедом и багажом. Пройдя через Генеральштрассе, Альтер Маркт, и Шприценштрассе, я не встретил ни одного человека. Лишь со стороны старого замка и Театрштрассе раздавалась ожесточенная пулеметная стрельба. Более ничто не мешало нашему отъезду. Было 22 января, полпервого ночи, когда мы покатили наши велосипеды по Вильгельмштрассе, Маркграфенплац, Туннельштрассе, Кляйнбанштрассе, Иммельманнштрассе в направлении Йенихена. На улицах снега лежало мало, а термометр показывал от 10 до 15 градусов ниже нуля.
Кажется мы были последними покинувшими город инстербуржцами. На Иммельманнштрассе над нами летали снаряды, падая и взрываясь на аэродроме. Русские в это время только-только заняли северный район по линии Зирштрассе, Кёнигсбергерштрассе, Альтер Маркт. Южная часть города еще не попала к ним в руки.”
Зубной техник Бруно Гейнрих (Bruno Heinrich) рассказывает о последнем сражении инстербургского фольксштурма: “В 20.00 вражеская артиллерия начала обстрел города. Орудия располагались на холме за Белильным полем. Мы стояли у входа в замок и лицезрели печальную картину. Русские использовали трассирующие боеприпасы и поэтому мы могли наблюдать за их полетом. Большая их часть падала на Зирштрассе и Норденбургерштрассе.
Два немецких штурмовых орудия были подняты на возвышенность подле памятника Уланам и открыли ответный огонь.
События стали быстро сменять друг друга.
Внезапно стрельба прекратилась с обеих сторон.
Воцарилась зловещая тишина.
Комендант города созвал связных, которые должны были передать всем сообщение – “Отходите на юг”. Шнеппат (Schneppat) и я сразу сели на велосипеды и поехали в сторону Альтхофа. К счастью дорога была свободна, и мы быстро доехали до виллы Брандеса.
За садовой изгородью, чем-то укрытые, сидели несколько фигур. Они нам что- то кричали, но мы не понимали их. “Что вы хотите?” закричал я. Крик повторился, и я вдруг понял - это была русская речь! Я толкнул своего товарища (он был слабослышащий). Назад! Это русские! И тут же пришло подтверждение этому: раздались очереди из русских автоматов. Искры от пуль водопадом посыпались с кирпичных стен школы автовождения и верховой езды (Уланские казармы). Так быстро, как в тот раз, мы никогда не ездили на велосипеде. Русская штурмовая группа, вероятно, была столь же озадачена, как и мы, иначе противник не промахнулся бы с такого короткого расстояния, даже по движущейся цели.
Тихая и печальная колонна двигалась в сторону Швальбенталя (Володаровка). Пехота, фольксштурм, тяжелая артиллерия. Никто не говорил ни слова, и казалось, будто все онемели. В 4.30 мы, смертельно уставшие, прибыли в Швальбенталь. В Йенихене мы снова встретились со своими товарищами, как уже говорилось в докладе оберлейтенанта Оттенберга. Впереди нас ждали бесконечные дневные переходы. Мы оставляли за собой нашу любимую родину, направляясь в неизвестность.”
О том, что происходило с группой инстербуржцев после выхода из города, сообщается следующее:
Многочисленные горожане, не решившиеся уезжать с находившегося под обстрелом вокзала, решились идти пешком до Вальдхаузена (Пастухово). К полудню, 21 января, там собралось около 1700 человек. К сожалению там не было никого, кто отвечал за эвакуацию. Туда в спешке были отправлены учитель средней школы Нётцель и учитель Альбат. Благодаря их вмешательству уже в 14.00 поезд из Кёнигсберга прибыл в Вальдхаузен и забрал половину собравшихся женщин и детей.
Второй поезд должен был прибыть через час. Но проходило время, а его все не было. Хотя господин Нётцель прилагал всевозможные усилия, поезд в Вальдхаузен из Кёнигсберга больше так и не приходил.
Наступила морозная ночь.
Армейский фельдфебель приказал взорвать мосты, так как те уже находились под русским пулеметным обстрелом. Что бы произошло тогда с женщинами и детьми? Господин Нётцель неоднократно просил об отсрочке взрыва моста, но поезд все равно так и не пришел. Русские уже форсировали Прегель. Люди терпеливо ждали на платформе, не подозревая о масштабах надвигающейся угрозы. Капитан артиллерии отдал приказ занимать позиции и потребовал освободить вокзал. В кабинете начальника станции господин Нётцель снова вел переговоры с Кёнигсбергом. Он просил, умолял, ругался, и снова просил. Наконец в полночь к вокзалу подошел длинный поезд, который был сразу подвергнут настоящему штурму. Тем временем появилось множество военнопленных с большим количеством личных вещей, захвативших для себя и своего багажа лучшие места. Для урегулирования ситуации потребовалась помощь фольксштурма. Только когда господин Нётцель объявил, что поезд отправляется, и последняя женщина устроилась в проходе, все успокоились. 22 января, примерно в 1.00 ночи, поезд покинул станцию.
За исключением господ Нётцеля и Альбата, не имевших приказа на отъезд, никто не отстал и не забыл своих вещей. Они с чувством гордости наблюдали за отходом последнего поезда, так как смогли дать инстербуржцам последний шанс уехать, после чего побрели по заснеженному лесу в Шульценхоф. Русские танки были уже возле Норкиттена. Когда они пришли в Шульценхоф, последние части Вермахта уже покидали деревню, и им пришлось направиться в Йенихен.
С холма им предстала страшная картина горящего и гибнущего города. Эвакуационная команда более не могла продолжать свою работу и в утренние часы 22 января покинула вместе со мной Шульценхоф, поскольку деревне также угрожала опасность. К тому же советские войска переправились через Прегель и ночью были около Норкиттена. Я хотел пройти через Алленбург (Дружба) в Морунген, куда была переведена большая часть городской администрации. Однако во вторник 23 января Морунген был захвачен врагом. Путь на Эльбинг перекрывали советские танки. Большая часть эвакуационной команды Инстербурга собралась в Браунсберге (Бранево), откуда по льду замерзшего залива и косе добралась до Данцига.
Большинство мужчин, женщин и детей из нашего родного города живы по сей день. Инстербург является одним из немногих городов Восточной Германии – некоторые говорят, что единственным – который продолжал жить вплоть до вражеского пришествия. В нем оставалось более 1000 мужчин и женщин, которые спокойно и по плану уехали, несмотря на вражеское противодействие. Все своевременно смогли покинуть город. Но, несмотря на все усилия, некоторые были захвачены врагом в Кёнигсберге, Морунгене, Хайлигенбайле, и других местах, и имели тяжелую судьбу или погибли. Всякий раз, когда мы тоскуем по нашей родине, в нас просыпается желание вернуться туда.
Присоединиться